Алексей Котенев - Последний перевал

— Товарищ командир! Не погубите! Дайте умереть своею смертью! — взмолился старик и повалился на колени.

— Прощать мне вас нечего, — поднялся со стула Иван. — Вам надо просить прощения у своей брошенной жены Евдокии Григорьевны да у детей своих…

— Вы и про нее знаете? — еще больше удивился Епифан Парамонович и, опустив голову, вытер слезу. — Как она там?

— Ничего, живет ваша супруга, не тужит. Досталось ей на веку, но что поделаешь, коли муж ей попался непутевый.

Епифан Парамонович поднялся с пола, поглядел невидящими глазами на Ермакова.

— А про детей что-нибудь слыхали?

— И дети благополучно выросли без вас, не пропали.

— Ванюшка, видно, на войне. Ничего не слыхали про него? Убили небось? Аль живой?

— Живой ваш сын, живой. Миновала его злая пуля, не тронул снаряд…

— Живой! — обрадовался Епифан Парамонович. — Слава тебе господи! — дважды повторил он и, вытерев рукавом катившиеся из глаз слезы, часто закрестился.

Отцовские слезы не тронули душу Ивана. Глянув на отца в упор, он бросил ему со злостью:

— Что вам молиться за сына? Вы же бросили его, как щенка! И что вам теперь спрашивать про него, если рос он сиротой, с позорной кличкой бегляка?

— Сына не трогайте. Товарищ командир, не бейте в самую душу, — встрепенулся Епифан Парамонович. — Эх, да где вам понять! Для меня мой сын — это вся моя жисть, все мои помыслы. Для него жил, про него думал и старался.

— Какой ему прок от ваших дум? — покачал головой Иван. — Ходил ваш Ванька по Ольховке как самый последний босяк: рубашонка рваная, штанишки в дырах, а на душе полынь горькая. Всю жизнь краснел за своего отца. Куда ни сунется — ему щелчок по носу: сын презренного бегляка. А ведь ему хотелось быть человеком, как все. И нарядиться хотелось — надеть дорогой темно-синий костюм вместо рваной тужурки. А отец по белому свету за длинными рублями гоняется…

— Горько мне слухать такие слова, — прохрипел Епифан Парамонович. — Но такая, значит, моя судьба… Только я и здеся помнил про него. По крошке собирал. И теперича не будет мой сын нищим ходить. Не будет гнуть спину на чужих людей. Уж я про это позаботился. Будет доволен вот так. — Он провел ладонью выше всклокоченных бровей. — Про это я письмо написал своей супруге Евдокии Григорьевне.

— А как же вы письмо послали отсюда? — поинтересовался Иван.

— Передал с одним знакомым купцом, что в Россию ездил по торговым делам.

— Письмами отца не заменишь.

— Ваша правда. Но только не письмами я его собираюсь сделать счастливым, а своим капиталом. Я так думаю — после войны откроется маньчжурская граница, как до перевороту. Ведь раньше мы за дровами ездили в Маньчжурию. Каждый день китайцы огурцами торговали у нас под окнами. Так должно быть и теперя. Вот и получит мой Иван мои капиталы. Пущай пользуется.

— Значит, капиталами хотите откупиться? — зло прищурился Иван. — Червонцами хотите купить отцовское звание? Да разве это надо вашему сыну? Отец ему нужен. Отец! Понимаете? Ведь отец для сына — это первый человек на земле. От него сын мужиком становится. А вы? Какой вы отец, если не знаете собственных детей? Какой же вы к черту отец, если не узнаете собственного сына, который стоит перед вами? Глаза вам заслепило!

Епифан Парамонович изумленно раскрыл рот и не мог выдавить ни единого слова.

— А-а-а, — невнятно протянул он.

— Вот вам и «а»! — с горечью сказал Иван и, вскочив со стула, возбужденно заходил по комнате. — Родной сын в доме, а он рассусоливает о каком-то другом! Клянется ему в любви и верности. Да как же ты смеешь называть себя отцом?

— Иван? Ваня! — прохрипел Епифан Парамонович. Он хотел, встать, но не смог, очумело покрутил головой. — Не может того быть! Какое-то наваждение. Воды мне! — заорал он и рванул рукой воротник рубахи. Черная кожаная пуговица упала на пол и покатилась под ноги.

Вбежала перепуганная Евлалия с графином воды. Не зная, в чем дело, подумала: «Видно, полный отказ». И, болезненно поглядев на возбужденного Ивана, протянула отцу стакан с водой. Епифан Парамонович не взял стакана, оттолкнул дочь локтем и полез с распростертыми объятиями на сына.

— Ванюшка! Сын мой! Да как же я тебя не узнал? Ты же мама родимая — как две капли воды!

Он обхватил Ивана за широкие плечи, судорожно прижался к груди и своими причитаниями вконец растрогал сына.

— Ну ладно… что там, — невнятно пробормотал Иван. — Все прошло, о чем говорить?

— Как с неба свалился, — дивился Епифан Парамонович. — Думал ли я когда? И вот довелось! Гляди, какой орел вырос! Небось в больших чинах ходишь?