Алексей Котенев - Последний перевал

В День Победы бойцы ермаковской пятерки собрались у командира взвода, выпили в тесном кругу по сто фронтовых граммов, вспомнили свою заставу, пройденные военные дороги и невольно почувствовали, как же крепко они спаялись за войну и как трудно будет им отрываться друг от друга! Не меньше других это чувствовал и сам Ермаков. Он не мог даже представить себе, как это можно проснуться однажды утром, а рядом нет ни усатого Филиппа, ни этого безалаберного Саньки Терехина. Да как же ему жить без них? Так вот и состоялось решение: ехать всем пятерым в один населенный пункт и селиться всем на одной улице.

Такому решению способствовало еще одно обстоятельство. Все росли без отцов, а некоторые были круглыми сиротами. Никто их не ждет дома. У одних семью порушила война, другие осиротели еще раньше. У Ахмета отец погиб на фронте, а мать он не помнит. У молдаванина Сулико всю семью сожгли фашисты вместе с хатой.

А Санька Терехин даже не помнит своих родителей. Рос у бабки и теперь частенько напевает под балалайку полушутливую-полугрустную песенку:

Без отца рос и Филипп Шилобреев. Без отца вырос и сам Ермаков. По этой, видно, причине они как-то тянулись друг к другу — как братья по несчастью. Разведвзвод стал им семьей. Как же им разлучаться?

Поезд едва заметно сбавил ход, а потом снова помчался дальше, постукивая колесами о рельсы. Что остается делать солдатам в этой неуютной теплушке? Вспоминать прошлое да мечтать о будущем. Сегодня они взялись рассуждать о том, как будут работать в колхозе и кому выпадет какая должность на новом месте.

— Саньку определим в конюхи: он лошадей любит, — предложил Ахмет.

— Неплохо, — согласился Шилобреев. — А со временем и в бригадиры продвинется. Если, конечно, подучится…

— Бригадиром не потянет, — возразил Ахмет.

— Я потяну где угодно, — говорит Терехин. — А вот с тобой мы хлебнем горя. Ведь ты же со своими карьеристскими замашками обязательно потребуешь портфель. Так ведь?

Ахмет заливисто хохочет:

— Вот бессовестный Терехин! Дослужился я всего-навсего до ефрейтора, а он меня в карьеристы!

Потом они начали подбирать должность Филиппу Шилобрееву. Терехин предлагал поставить его заведующим молочнотоварной фермой, но Ахмет категорически возражал:

— Что ты, Терехин! С такими усищами — к дояркам? Козла в огород!

— Вы мне, ребята, должность не подбирайте, — сказал Шилобреев, разглаживая усы. — Я сам себе ее подобрал. Спросите какую? Задумал я, братцы, создать в колхозе рыболовецкую бригаду. Буду кормить рыбой весь колхоз. А излишки пустим на пополнение колхозной кассы. Саньку могу взять в помощники, если, конечно, подтянется по части внешнего вида, — добавляет он, подморгнув Ахмету.

Шилобреев говорить не горазд и потому пускает в ход жесты: широкая ладонь Филиппа с подвижными пальцами так и ходит безостановочно во время разговора — то рубит воздух, то загребает что-то невидимое, то отбрасывает прочь что-то ненужное. И кажется: свяжи Филиппу руки — он онемеет, не сможет сказать ни слова.

Выслушав Филиппа, Ахмет крутит круглой головой.

— Но, гвардейцы! Все должности порасхватали. Один Сулико остался без работы.

— Он у нас будет библиотекарем: книжки все читает, — высказал предположение Терехин. — Привезет из Молдавии цыганку и будет с ней почитывать…

Сулико добродушно смеется, поигрывая черными, как смородина, глазами.

— Эх, душа любезный, Саня! Не ту должность ты мне подобрал, совсем не ту. Я буду садоводом. Понял? Такой сад разведу, какого ты в жизни не видел. Как зацветут яблони и вишни — все белым-бело будет. И виноград разведу, и цитрусовые…

— У нас цитрусовые не растут, — махнул рукой Шилобреев.

— Мичурин говорит: все может расти где угодно, — твердо ответил Сулико и размечтался: — Это будет не сад, а рай! Представьте себе: солнышко встает, а сад белый-белый как снег. Яблони, сливы, груши цветут. На белых ветках пчелы жужжат…

— А по росе Санька босиком ходит, — вставил Ахмет.

— Это почему же босиком? — возразил Терехин. — У меня хромовые сапожки имеются.

— Ты мне эти сапоги отдай немедленно, — требует Ахмет.

— Ничего, в кирзовых походишь, — невозмутимо отвечает Санька.

Начинается затянувшийся спор о хромовых сапогах, который длится с давних пор. Как-то в темную осеннюю ночь во время охоты за «языком» Ахмет провалился в болото и сильно повредил ногу. Из трясины его вытащил Терехин, но вытащил без одного сапога. Полуразутый Ахмет ругал своего спасителя самыми последними словами и даже грозился снять с него сапоги. В госпитале Ахмет познакомился со своим земляком — заведующим вещевым складом, и тот раздобыл ему новенькие хромовые сапоги. Нога у Ахмета заживала медленно, и тесные хромовые сапоги никак ему не налезали. Однажды пришел к нему повидаться Терехин, а Ахмет ему и говорит: «Давай поменяемся сапогами. Бери мои хромовые, а мне дай свои кирзовые развалюхи — они мне будут в самый раз. А потом разменяемся». Так и договорились. Когда нога у Ахмета поджила, он предложил обратный размен, но Терехин уже «привык» к хромовым сапогам, размениваться не пожелал. «Мне, — говорит, — они тоже в самый раз». Вот и тянется с тех пор сапожная история.