— Ну как хочешь, — наконец произнес он прежним ласковым тоном. — Можешь не есть, если тебе нравится быть голодным. Потом станет жалко, да уж поздно. Но вопросы я тебе все же задам. Извини — служба, ничего не поделаешь. Вот первый мой вопрос: скажи, для какой цели ты воровал патроны из тира?
— Патроны-то? — безразличным тоном выговорил Блоха. — Так, играть. Для чего же еще!
— Но ведь это опасная игрушка, — ласково взглянул следователь. — А других целей у тебя не было?
— Была, — сказал Петька.
— Да? — оживился фашист. — Какая же? — Он так и источал мед.
— А я из них мундштуки делал, вот посмотрите, — он вынул из кармана отличную вещицу и протянул следователю. Этот мундштук Петька недавно нашел на аппель-плаце.
— Красиво. А где ты взял разноцветную пластмассу?
— В мусорном ящике вещевой камеры. Туда выбрасывают негодные зубные щетки, которые отбирают у вновь прибывших.
— Да-а-а, — протянул фашист. — Хотя этот мундштук очень красив и отлично сделан, все — таки не стоит рисковать жизнью ради этого. Тем более что в лагере табак не выдается. Да и ты ведь не куришь.
— Не курю, — признался Петька. — А мундштуки отдавал, кому придется. Мне за это говорили спасибо…
— Так, так… Ему говорили спасибо. А скажет ли спасибо тебе немецкая армия, которой ты наносил вред? Ты понимаешь, что подрывал мощь великой германской империи и что за это тебя следует повесить?
Следователь переходил на другой лад. Этого и ожидал Петька. Все равно, не через час, так через два морда этого эсэсовца исказилась бы злобой.
— А разве украсть несколько патронов очень опасно для Германии? — вызывающе спросил Петька. Пусть уж фашист покажет свои волчьи клыки, Петьке противна его игра.
Так и вышло. Фашист весь затрясся. Он вскочил со стула и зашипел над самым Петькиным ухом:
— Довольно ломаться! Отвечай, кто тебе дал задание воровать патроны? Кому ты их отдавал? Называй всех этих людей. Если не назовешь — велю повесить!
Следователь показал на толстый железный крюк, вделанный в стену:
— Вот здесь будешь висеть.
Блоха уже видел этот крюк при входе к следователю и сразу определил, зачем он нужен.
— Будешь говорить или тебе помочь? Блоха молчал.
Следователь нажал кнопку электрического звонка. Вошли два солдата. Один держал в руках нетолстую, но крепкую веревку. Следователь что-то сказал по — немецки, и солдаты, заломив Петьке руки вверх, связали их у кистей и перекинули веревку через крюк. Один солдат немного приподнял Петьку, а другой потянул за веревку, и Петька повис. Сначала ему было не очень мучительно, но вскоре все тело сделалось тяжелым — тяжелым. В ладонях появилось такое ощущение, будто их раздувают, как резиновый шар, и одновременно сдирают с них кожу. Плечи и грудь разламывало по суставам. Но Петька не стонал, не охал, ничего не просил. Через некоторое время голова его бессильно упала на грудь. Он потерял сознание. Эсэсовцы вышли, привязав конец веревки за костыль…
В восьмом блоке ребята волновались.
— Страшно там Пете одному, — не находил себе места Илюша. — Надо хлеба ему передать и записку. Легче ему станет.
— Ну как вот ты подойдешь к тюрьме? — отозвался Митя Бужу. — Сверху, над главными воротами, часовой. Справа — вышка, и на ней тоже пост. У ворот эсэсовцы крутятся. Всюду охрана, мухе не пролететь.
Мальчики сидели во флигеле. Был перерыв между уроками. К ним подошли Яков Семенович и Володя Холопцев.
Отчаиваться не надо, — сказал Гофтман. — Что — нибудь придумаем.
Мальчики оживились.
Дядя Яша продолжал:
— Наши друзья сообщили, что Петя сидит в самой крайней камере, у правой вышки. Ночью подойти к тюрьме невозможно, осветят прожектором и расстреляют. Надо попробовать днем.
— Днем? — удивился Илюша. — А как?
— Вот слушай. Мы договорились с капо лагерной команды, где теперь работают Владек с Жаном. Они оба и пойдут к тюрьме, а капо будет подсказывать, что и как им делать.
— И мне разрешите с ними пойти, — запросился Илюша.
— Зачем еще тебе, Илюша? Они справятся вдвоем.
— Да, — поддержал дядю Яшу Володя Холопцев, — для этой операции не надо много людей, может только повредить…
Илюше очень хотелось пойти на выручку друга вместе с Владеком и Жаном, но взрослые говорят нельзя — значит, нельзя. Дисциплина тут прежде всего.
— Завтра у нас воскресенье, — сказал дядя Яша. — Вот завтра и проведем операцию, в конце рабочего дня. Меньше вероятности, что Петю уведут на допрос.
Читать дальше