Анджей Мулярчик - Катынь. Post mortem

В этот момент до него словно дошло, что он сказал слишком много, а может, он подумал, что настал тот момент, когда ему следует свести счеты с самим собой. Он отколол горлышко бутылки о ребро батареи и острые, словно зубы акулы, концы стекла поднес к запястью. Ника бросилась к нему, между ними завязалась борьба: Ника понимала, что если она не найдет в себе достаточно сил, достаточно решимости, чтобы остановить его, то она потеряет его навсегда. Ника обхватила его руками, попыталась отклонить его тело назад, и тогда они вдруг оба оказались на усыпанном осколками полу, и, чтобы не дать ему вырваться, Ника прижала его своим телом, начала целовать его лицо, лоб, глаза и вдруг почувствовала, что тело его поддается, а руки обнимают ее бедра…

А потом, когда они лежали рядом друг с другом, Ника думала, что2 же именно из всего этого она запомнит. Может, этот потек на покатом перекрытии чердака? Или, может быть, она будет помнить этого паука, что спускался сейчас со стеклянного колпака белой лампы и висел на паутине прямо над их головами? А может, эту стремянку, заляпанную известкой? Но наверняка ей не захочется вспоминать ни эту пустую бутылку из-под водки с отбитым горлышком, ни эти повторяемые Юром в отчаянии слова: «Что я наделал?!»

Они лежали на запыленном, усыпанном кусками гипса полу, и Ника почему-то вовсе не думала о том, что все, что с ними произошло, должно было случиться на усеянном цветами лугу под усыпанным звездами небом. Она чувствовала, что это должно было случиться именно теперь, он должен был знать, что, когда ему тяжело справляться со своей драмой, он не один. Она гладила его по светлым коротким волосам, а он, уткнувшись лицом ей в грудь, просил у нее прощения, что все это должно было произойти совсем не так, что он хотел, чтобы это случилось в трезвом состоянии, красиво, это он все испортил, испортил, потому что он свинья и она должна в конце концов знать, что имеет дело со свиньей…

– Я сейчас тоже была немного пьяна, – пыталась оправдать его Ника, освободить от чувства вины, что это из-за него их первый раз был не таким, каким должен был быть.

Но он повторял без конца:

– Мне нельзя было с тобой этого делать… Я – свинья! Ведь ты ничего обо мне не знаешь…

Ника думала, что, может быть, его муки совести относятся не столько к ней, сколько к его брату. Томек погиб, а он здесь, с девушкой, как будто его смерть стоила лишь выпитой бутылки водки. Но во взгляде Юра было что-то другое, он как будто хотел именно у нее вымолить прощение за что-то.

Тогда она еще не могла знать, что в тот момент он испытывал такое ощущение, словно из его вспоротых жил вытекала кровь, ибо из-за содеянного им он утратил право на любовь. Ему оставалась лишь ненависть к тем, кто втянул его в эту заведомо безнадежную игру.

Он стоял над ней на коленях и ловил ртом воздух, как будто готовый исторгнуть из своей груди такой крик, который пробьется сквозь стены и крыши и возвестит миру, что вот свершилась одновременная казнь двух братьев: Томека и Юра. Глаза его смотрели на обнаженную грудь Ники, но словно не видели ее. Его глаза были мертвы, как глаза расстрелянных. Это неожиданно поразило Нику: только что они были вместе, рядом, а теперь он уже был где-то совсем далеко. Вдруг устыдившись, она инстинктивно прикрыла грудь блузкой. Она почувствовала, что тот, с кем они только что были единым целым, превратился в кого-то чужого, незнакомого. Ника схватила его бессильно повисшие руки, притянула к себе.

– Иди сюда… Обними меня.

– Ты не знаешь, что я сделал! – Он вскочил и, схватив молоток, поднял его над собой, словно хотел нанести кому-то смертельный удар. И вновь он кричал, как тогда, когда говорил ей о смерти брата. Несмотря на то что он был пьян, Юр выкрикивал при этом весьма осознанные фразы, как будто он заранее продумал их, подготовил, как будто много раз перед этим он прокручивал их в своей голове: – Я предал! Себя! Тебя! Я предал всех. Всех и всё! – Он лупил молотком в пол, как гробовщик, забивающий в гроб последний гвоздь. – Это я сдал того полковника!

– Ты бредишь?! – Ника стояла на коленях, придерживая блузку на груди.

– Я предал его! Я сдал его им, слышишь?! Я им сказал, что он придет тогда-то в Архив за теми катынскими документами!

– Но почему?! Почему, Юр?!

Он согнулся пополам, как будто что-то острое вонзилось ему в живот. Он обхватил голову руками и покачивался, стоя на коленях, то вперед, то назад.

– Они сказали, что за это Томек будет жить! Что он получит небольшой срок. – Юр поднял голову и смотрел на Нику, но словно сквозь нее. – А они его убили. Бандиты!!