Александр Мулярчик - Социальные романы Джона Стейнбека

«Возвышающийся в гордом одиночестве писательский подвиг… крупнейшее за всю нашу историю произведение о трудящейся Америке…» — в таких лестных и совершенно справедливых выражениях литературная критика США неизменно отзывается о романе Джона Стейнбека «Гроздья гнева». В созданной на исходе «гневных» 1930-х годов книге с огромным накалом запечатлен дух времени, соединившего настроения горького разочарования с открытым бунтарством. Передовая общественность страны не без оснований усматривает в работе Стейнбека развитие прогрессивных традиций литературы Соединенных Штатов, связанных с именами Джона Рида, Теодора Драйзера, Эптона Синклера, прозаиков «пролетарской школы». Сегодня, спустя полвека после того, как в калифорнийском местечке Лос Гатос были отпечатаны последние страницы машинописной рукописи романа, роль этого произведения в контексте литературного процесса XX века представляется не просто значительной, но поистине эпохальной.

Заслуженный успех, сопровождавший публикацию в 1939 году «Гроздьев гнева», покоился на прочном основании и не был изолированным явлением в творчестве Дж. Стейнбека (1902–1968). Появление романа подготавливалось предыдущими произведениями писателя, который на протяжении одного десятилетия проделал эволюцию от безвестного новичка до создателя современного национального эпоса. Правда, если путь к «Гроздьям гнева» был отмечен последовательным укреплением реалистического начала и усилением разоблачительных интонаций, то впоследствии Стейнбек опубликовал ряд довольно слабых, насыщенных абстрактным морализованием произведений. Неровность творческой эволюции американского прозаика неоспорима, но тем не менее и во время стремительного роста своей популярности, и в трудный для него и для всей страны период «маккартизма» 1950-х годов он неизменно оставался писателем-гуманистом, сохранившим верность демократическим убеждениям.

Для читателей всего мира имя Стейнбека прежде всего связывается с социально-психологической действительностью США в кризисные предвоенные годы. Его первый приключенческий и во многом подражательный роман «Чаша золота» (1929) был опубликован незадолго до знаменитого «биржевого краха», но тема общенациональных потрясений не сразу вошла в сферу наблюдений и замыслов начинающего автора. В романах начала 30-х годов «Неведомому богу» и «Небесные пастбища» впервые выявился круг проблем, философских интересов и эстетических решений, выделивших Стейнбека среди тогдашней литературной молодежи. Начиная с этих романов, на страницы его книг приходят хорошо знакомые автору по собственному опыту простые люди Америки — фермеры, батраки, пастухи-мексиканцы, бездомные бродяги. Так создавалась «страна Стейнбека», охватившая окрестности города Монтерей и долину Салинас в Центральной Калифорнии, — местожительство своеобразных и иногда чуть-чуть условных персонажей многих его произведений. Тогда же наглядно проявилось и известное противоречие между мировоззрением и творческим методом прозаика, сложное взаимопереплетение в его творчестве реализма и натурализма, борьба многомерной социально-психологической интерпретации человеческого поведения с умозрительными мистико-биологическими концепциями.

Своеобразная «анимализация» человека, то есть сведение его эмоций и поступков к кругу подчеркнуто инстинктивных, биологических реакций — такова концепция, впервые сформулированная в романе «Неведомому богу» и эпизодически возникавшая в более поздних произведениях. Как и другие «калифорнийские романисты» (Ф. Норрис, Дж. Лондон), Стейнбек испытал несомненное воздействие «органической философии» Г. Спенсера. Однако узость позитивистской доктрины преодолевается, начиная уже с «Небесных пастбищ», как только писатель переходит от живописания идиллических, «первозданных» ситуаций к изображению реальной жизни своих современников.

Общественно-историческая обусловленность трагедии личности в буржуазном мире далеко не в полной мере осознавалась автором «Небесных пастбищ». Но тем не менее уже в этой ранней работе он стремился к более широким философским и социальным истолкованиям, чем это, казалось бы, позволяли ему узкие рамки рассказа о «райской» долине и ее обитателях. После псевдогероики «Золотой чаши» и метафизической проблематики романа «Неведомому богу» прозаик приходит здесь, пока еще в первом приближении, к осмыслению подлинных конфликтов американской действительности.