Александр Мулярчик - Социальные романы Джона Стейнбека

«Я все силы отдал на борьбу с дьяволом, потому что в дьяволе мне чудился самый страшный враг, — говорит Кэйси. — А сейчас нашей страной завладел враг посильнее, и он не отступится до тех пор, пока его не изрубят на куски». Первым из героев романа Джим Кэйси вступает на путь сознательной борьбы с притеснителями трудящихся. Он участвует в схватке с полицейскими, добровольно идет в тюрьму, чтобы выручить Тома, а затем возглавляет забастовку на фруктовых плантациях. Сохраняя верность правде образа, Стейнбек дает понять, что в глубине души Кэйси не отказался от религиозных заветов непротивления и жертвенности. Но его этические убеждения имеют мало общего с той формой, которую обретает христианство в практике различных бродячих сект, обрисованных в «Гроздьях гнева» без малейших признаков симпатии.

Подобно некоторым персонажам других книг Стейнбека, Кэйси творит свою собственную «естественную религию», где центральное место занимает не бог, не природа, а человек-труженик. «Долго я сидел и думал и вдруг сразу все понял, — вслух размышляет Кэйси. — Зачем нам нужно сваливать все на бога и на Иисуса? Может, это мы людей любим? Может, дух святой — это человеческая душа и есть? Может, все люди вкупе и составляют одну великую душу и частицу ее найдешь в каждом человеке?» И особенно выразительно звучат его слова над гробом старика Джоуда — первой из многих утрат, понесенных этой семьей. «Я не знаю, какой он был — хороший или плохой, но это не важно. Важно то, что он был живой человек».

Мысли автора и самодвижение характеров складываются в «Гроздьях гнева» в гармоническое художественное единство. С особой силой неразрывность философской концепции и наглядного материала действительности проявляется в разработке важнейшей темы произведения — темы величия и благородства простого человека. В примитивных на первый взгляд Джоудах писатель открывает целый мир красоты и поэзии. Он прославляет их жизненный инстинкт, преодолевающий отчаяние и ужас смерти, и выделяет главное в совокупности их устремлений — страсть к труду, к созиданию. Пламенно-вдохновенные или взволнованно-лирические авторские отступления, роль которых в романе можно сопоставить с ролью Хора в античной трагедии, в наиболее патетических местах отчетливо перекликаются со знаменитыми ритмами «Антигоны» Софокла: «Много есть чудес на свете, человек, — их всех чудесней». Утверждение духовных ценностей, заложенных в каждой личности — звучит ли оно в ярких публицистических обращениях к читателю или же раскрывается в характерах Джоудов и Джима Кэйси, — занимает центральное положение в идейно-художественной структуре народной эпопеи Джона Стейнбека. Этому возвышенному гуманизму, сочетающемуся с четкой общественной позицией, с пафосом обличения, роман «Гроздья гнева» и поныне обязан своим почетным местом среди выдающихся произведений американской литературы критического реализма.

Конец 1930-х — 40-е годы, когда вслед за «Гроздьями гнева» были опубликованы роман «Заблудившийся автобус», повести «Консервный ряд» и «Жемчужина» — наиболее значительный и плодотворный этап писательской биографии Стейнбека. Пятидесятые годы, напротив, стали для него временем серьезных творческих потерь и разочарований. С переездом из Калифорнии в Нью-Йорк писатель словно бы лишился источника, питавшего его книги свежестью наблюдений. Продолжая поиски гармоничного идеала человеческих взаимоотношений, он все чаще предпочитает социальной действительности сферу отвлеченных этических ценностей. Отступление от принципов реализма заметно обеднило содержание романа «К востоку от рая» (1952), в котором Стейнбек-аналитик спорит со Стейнбеком-философствующим резонером. Задумав создать эпическое полотно об истории двух калифорнийских родов и широко используя для этого материалы собственной семейной хроники, писатель чрезмерно перегрузил книгу параллелями с библейскими преданиями, навязчивой и подчас надуманной символикой.

Высокопарность слога и поверхностная сентиментальность характеризуют повести «Светло горящий» (1950) и «Благостный четверг» (1954), в которых «наш неисправимый философ-дилетант», как тогда именовала Стейнбека враждебная ему критика, вновь прибегает к многозначительным, но по большей части поверхностным обобщениям. Стремление обрести самого себя отражается в постоянном экспериментировании, в обращении к журналистике, не всегда успешной работе для кино и театра. Однако к концу десятилетия у Стейнбека появляются признаки преодоления творческого спада, что в более широком плане соответствовало общей ситуации во всей реалистической прозе Соединенных Штатов.