Виктор Бычков - Вишенки в огне

Ближе к весне в землянку ко всё ещё больной Фросе зашла Ульянка. Это была первая встреча детей после той кошмарной ночи, когда они бежали из бывшего санатория. Девочку за руку держала тётя Глаша, за спиной стояла мама.

– Подойди, Ульянка, – Фрося улыбнулась, поднялась навстречу сестре. – Я без тебя так соскучилась. Как ты себя чувствуешь, родная моя? Чего ж ты ко мне не приходила, Ульянка, сестричка?

Тётя Глаша подтолкнула Ульянку к Фросе, но девочка упёрлась, не хотела идти. В какой-то момент Фрося встретила её взгляд: холодный, презрительный взгляд далеко не детских глаз. Столько ненависти, столько презрения сквозило в нём, что она опешила. Встряхнула головой, освобождаясь как от наваждения, снова поймала взгляд сестрички: он не изменился. Напротив, вырвавшись из – под опеки маменьки, Ульянка кинулась к выходу и уже в дверном проёме снова обернулась к старшей сестре.

– Подстилка немецкая! Фашистка! Шалава! Халда! Гитлеровка!

– До-о – очень-ка-а! – Марфа опустилась на порожек, в бессилии уронила голову. Рядом с ней зажала рот ладонями, разом побледневшая, осунулась тётя Глаша.

Фрося упала на нары, тело как окаменело. Но сильней тела застыла, захолонула душа. За что? Как же так? Что она сделала не так, что родная сестра возненавидела её? Разве она, Фрося, виновата, что здесь появились немцы? Что они выкачивают кровь у малолетних детей, заведомо обрекая их на смерть? Разве вина в том Фроси, что её принудил к сожительству рыжий, тощий немец Ланге? Разве не всё она сделала, чтобы спасти Никитку и Ульянку?

Разве не она замерзала на льду Деснянки зимней ночью, спасая Ульянку? За что такая неблагодарность? Нет, не то. Фрося не хочет благодарности ни от кого. Не ради благодарности она всё перенесла. Но понимание-то, простое человеческое понимание, простое участие, жалость, наконец, должна же быть у сестрички Ульянки? Что значит – маленькая? Она уже не маленькая, раз так жестоко обходится с ней, с Фросей. А какими словами говорит? Такими словами обзывал бывшую сожительницу Агрипину Солодову бургомистр района Щур, перед тем как застрелить женщину. Неужели и она, Фрося, поставлена в один ряд с убийцей? С бургомистром, предателем? За что-о-о – о? Или так жестока Ульянка? Но об этом думать совершенно не хочется. Она ведь хорошая. Просто… просто… Разве можно обижаться на сестричку? Нет, конечно. И она, Фрося, никогда не станет обижаться на Ульянку. Бог ей судья.

Сил плакать не было. Да и слёз не было. Девчонка лежала, сухими глазами смотрела в овальный свод земляного потолка, укреплённого плетёным тальником.

Да, мамка знает, все родственники знают, что она беременна от рыжего немца доктора капитана Ланге. Она это чувствует по изменению в своём организме. Наверное, вся деревня знает, весь лагерь. Ну и пусть! Что-либо изменить никто не в силах, и она сама в том числе. Она стала другой, совершенно не той девочкой, которой была ещё каких-то полгода назад. Но Фрося не казнит себя. Не по своей воле, не в грехе тяжком зародился в ней ребёнок. Вон, даже Никитка перед смертью понял её, поддержал. Танюшка, та как узнала, легла бочком рядом с Фросей и так пролежала почти всю ночь, молча, только всё прижималась и прижималась к ней, ласково поглаживая по животу. Вася, тот вообще… Пришёл, такой серьёзный. Как же! Партизан! Всего лишь на год старше её, Фроси, а поди ж ты – разведчик! Служит во взводе, которым командует старший брат Вовка.

Вася присел на краешек нар, рассказывал обо всём и ни о чём. Потом вдруг перед уходом поцеловал Фросю и говорит:

– Ты, это… Фросьюшка… если что… любому рот заткнём. Ни о чём плохом и не думай, выбрось из головы. Рожай, это наш, кольцовский ребятёнок будет. Вырастим, не расстраивайся. Ты у нас герой! Я люблю тебе, сестричка! Поправляйся! И не казни себя. И твоего ненародившегося немчика я уже люблю и в обиду никому не дам. Ты же меня знаешь.

Точь-в – точь, как Никитка перед смертью. И скажет тоже: «Немчика!».

Так же и Вовка, и Стёпка. Папка то шмыгал носом, то тёр глаза, ругал ветер, какую-то болезнь, что вышибает слёзы за просто так. Говорит, староватым, мол, становлюсь, слезливым. Но она, Фрося, понимает папку, хорошо понимает и безумно любит его: хороший у неё папка. И жалеет мамку с папкой. Трудно им после смерти Никитки. Всем трудно.

Да все Кольцовы, Грини отнеслись с пониманием, поддерживают её, Фросю. Только вот Ульянка… Что ж она так? Тётя Глаша каждый день забегает, подолгу сидит, разговаривает с ней. Всё извиняется за Ульянку. А чего извиняться? Это же сестричка, как на неё можно обижаться? Ну, покапризничает, ну, повыделывается да и успокоится. Делов-то. Главное, что её Фрося спасла, вывезла из того ада, куда они вместе попали. Жива сестричка, и слава Богу! А какая она? Да какая разница. Главное – жива! Вот сильно сожалеет Фрося, что не смогла уберечь братика Никитку. А он, вишь, свою порцию отдавал Ульянке, не о себе думал, знал, что умрёт без еды, а всё равно отдавал. Он по жизни был слабеньким, нежным, как девочка. Ему бы и родиться девочкой. Но такая душа у него! Такой добрый, такой… такой… как ангелочек!