Виктор Бычков - Вишенки в огне

– Встань! Встань! Иди! Иди! Замёрзнешь, ведь, дурёха! – ставила на ноги девчонку, но та снова и снова падала на лёд, а то норовила опять сесть в санки, отталкивала от себя старшую сестру, плакала на весь лес.

– Вот тебе! Вот тебе! – Фрося сильно несколько раз ударила наотмашь ладошкой по щекам ребёнка, принуждая идти.

Наконец-то Ульянка пустилась по льду в сторону дома, не переставая орать в ночи:

– Фаши-и – истка-а – а! Подсти-и – илка-а – а! Я расскажу и мамке, и папке, будешь знать потом, подстилка немецкая! Пускай деревня вся знает, какая ты…

Вот теперь Фросе стало намного легче и спокойней на душе. Уже и не такими тяжёлыми казались санки, да и на душа встала на место, успокоилась. Пусть орёт, пу-усть! Раз кричит, двигается, значит, будет жива, не замёрзнет, даже если с ней, Фросей, вдруг что-нибудь случится.

Низ платья взялся льдом, а всё тело горело, парило. Валенки на ногах стали неподъёмными. В какой-то момент девчонка начала терять сознание, красные круги вращались в глазах, менялись на жёлтые, белые… Страшный, огненный хоровод закружил голову. Река, лес, снег тоже закружились, замелькали, закачали девушку, норовили уронить её, сбить с ног. Стала путать: туда ли, в ту ли сторону она идёт? Может, не дай Боже, обратно к санаторию?

– Ульянка-а – а! – ещё успела прошептать, хватило сил поднять голову, увидеть зарождающую зарю нового дня. – Беги-и – и, сестричка-а! Скоро Пустошка, рядом… беги… родненькая…

Разведчики под командованием командира взвода разведки Владимира Кольцова возвращались в лагерь. Ещё от самой Березины их привлёк санный след, который тянулся от бывшего санатория «Зори Полесья», потом спустился в русло Деснянки, что в этом месте протекает недалеко от Березины. Реки разделяет небольшая возвышенность в несколько километров, однако не даёт слиться им вместе.

Разведчики уже давно поняли, что тянул санки человек, который выбился из сил, может быть, даже ребёнок. Это видно было по вдавленным в снегу силуэтам, которые часто попадались на пути, где человек отдыхал. Поэтому партизаны и спешили. Интересно, кто бы это мог быть? И что он тянет, если помимо следа от полозьев, на снегу чётко видны ещё две борозды? Дрова? Зачем их тащить чёрт-те откуда, если лес кругом? То, что это был или были наши, свои люди, сомнений не вызывало. Зачем немцам в февральскую ночь по лесу шастать?

– Твою мать! Он ещё и в полынью попал, – заматерился командир, когда на изгибе реки увидели следы барахтанья человека в полынье, и как он обходил берегом, оставляя на снегу широкие борозды: неизвестный полз на коленках.

– Вовка! – подозвал к себе младший брат командира – Вася. – Посмотри, тут ещё один человек шёл. Шёл впереди, а этот с саночками – сзади еле полз. Видишь, полз на четвереньках, следы коленок и рук на снегу. Это ребёнок, точно, ребёнок! Видишь, ладошки детские отпечатались на снегу.

– Точно! Следы свежие. Вперёд, парни, вперёд! – вытянувшись цепочкой, партизаны пустились бегом в сторону Пустошки по следам незнакомцев.

Первой, кого увидели разведчики, была голая, в одном платьице, лежащая на льду, примёрзшая к нему вся заиндевевшая, взявшаяся ледяным панцирем девчонка. Рядом стояли саночки с трупом ребёнка. Чуть дальше в сугробе спала ещё одна девочка.

Фрося пришла в себя в землянке. Это она поняла по земляному своду над головой, коптящей плошке на столе. И ещё была мама. Повязанная чёрным платком, постаревшая, со скорбным выражением лица она сидела боком к Фросе и не сразу заметила, что дочка пришла в себя, очнулась.

– Мама, – еле слышно позвала мать девушка. – Мама! Где Ульянка? Что с ней? – ей казалось, что она кричит, а мама не слышит.

Потом мелькали лица папы, Стёпы, Васи, Вовки, Кузьмы, Танюши, дяди Ефима, тёти Глаши, и ещё, и ещё… Приходили даже дядя Корней Кулешов и Леонид Михалыч Лосев.

– А теперь вы возьмёте меня в отряд? – спросила Фрося начальника штаба.

– Ты лучше поправляйся, пигалица, – как и в прошлый раз улыбнулся в усы дядя Корней.

– Никакая я не пигалица, – обиженно отвернулась к стене девчонка. Непрошенная слезинка выкатилась из глаз, скользнула по щеке.

– Извини, – начальник штаба присел на краешек нар, заговорил вдруг очень серьёзным, строгим тоном, проникновенно. – Извини, Евфросиния, если вдруг обидел. Но ты у нас и так героиня, – его грубая ладонь коснулась головы девчонки, на мгновение застыла так. – Я горжусь тобой, мы все гордимся тобой, Евфросиния Даниловна. Так что… Поправляйся, а партизанство от тебя не убежит. Ты и так уже хлебнула с лихвой… Не каждый мужик сможет выдержать то, что ты вынесла. Спасибо тебе, Евфросиния Даниловна.