Сергей Герман - Фугас

— Это Ширвани Асхабов. Их шестеро братьев, все боевики. Трое от бомбежек в городе погибли, остальные в горы ушли.

Задержанных доставили во временный райотдел милиции. Игорь что-то долго объяснял дежурному. На следующий день я выпросил у старшины два сухих пайка. За коробку конфет взял в санчасти бинты и лекарства. Пришел во вчерашний подвал. Никто не удивился моему приходу. Люди занимались своими делами. Девочка рисовала, сидя на кровати. С белого листа на меня смотрела старенькая церковь, ее отражение в осенней воде. Я задвинул вещмешок под кровать, присел на краешек.

— Как дела, художник?

Девочка улыбнулась бескровными губами:

— Хорошо или почти хорошо. Вот только ноги болят. Представляешь, их уже нет, а они болят.

Мы сидели часа два. Девочка рисовала и рассказывала о себе. История самая обыкновенная и от этого кажется еще страшней. Мать — чеченка, отец — немец, Рудольф Керн. До войны преподавали в Грозненском нефтяном институте, собирались уезжать в Россию, но не успели. Отец подрабатывал извозом и однажды вечером не вернулся домой. Кто-то позарился на его старенькие «Жигули». В то время в городе часто находили неопознанные трупы. Узнав о гибели отца, заболела мама. Не вставала с постели, и, однажды вернувшись домой, девочка не нашла ни квартиры, ни матери. Город почти каждый день бомбили российские самолеты, и вместо дома остались одни развалины.

А потом Вера наступила на поставленную кем-то мину. Хорошо, что люди вовремя отнесли ее в госпиталь, где оперировали боевиков. Мина — русская, а спасли жизнь — чеченцы.

Мы долго молчим. Я курю, потом спрашиваю, есть ли у нее какие-нибудь родственники в России. Она отвечает, что в Нальчике живет брат ее отца, но он, кажется, давно собирался уезжать в Германию. Я прощаюсь и собираюсь уходить. Девочка протягивает мне рисунок и говорит:

— Я хочу написать такую картину, чтобы, глядя на нее, каждый человек поверил в себя, в то, что все у него будет хорошо. Без веры человеку жить нельзя.

Девочка смотрит на меня своими большими глазами, и мне кажется, что она знает о жизни гораздо больше меня.

Я собирался навестить Веру на следующий день, но на войне ничего нельзя загадывать. Наш БТР подорвался на фугасе. Механик-водитель и стрелок погибли, а мы с Кирилиным отделались контузией и несколькими осколками. Из Буденновского госпиталя я позвонил корреспонденту НТВ Ольге Кирий и рассказал ей историю о девочке, потерявшей на войне ноги. Ольга согласилась помочь найти ее родных и запустила эту историю в ближайший репортаж. Потом она прислала письмо, в котором сообщила, что Веру из Грозного увез ее дядя…

Я стою у темной витрины и пытаюсь рассмотреть подпись на картине. Вера?..

Как же ты мне сейчас нужна, ВЕРА!

Автоколонна шла через мертвый обезлюдевший город. Серые закопченные стены домов провожали ее пустыми глазницами выжженных, разбитых взрывами окон. Слякотная кавказская зима оплакивала мертвых и еще живых людей каплями непрекращающегося дождя. Пятна мазута, перемешавшись с дождем и снегом, переливались на тусклом солнце всеми цветами радуги, подмигивая проходящим машинам внезапной рябью от налетевшего ветра. Было холодно и страшно. Впереди и позади колонны шли два серо-зеленых танка, кромсая уцелевшие клочки асфальта черными грязными гусеницами.

Солдаты сидели в крытом серым брезентом грузовике, тесно прижавшись друг к другу мокрыми грязными бушлатами, зажав автоматы между колен. Многие дремали. В сырой и гулкой тишине утра раздавался рев моторов, где-то вдалеке безостановочно ухал миномет.

Улица, ведущая к Беликовскому мосту, была завалена кирпичными обломками, строительными блоками, покореженными и побитыми листами ржавой жести. Головная машина, рыча и испуская клочья сизого дыма, осторожно пробиралась между завалами.

Стволы пулеметов безостановочно шарили по безлюдным улицам, мертвым домам, обожженным деревьям, подозрительно задерживая свой взгляд на перекатываемых ветром обрывках тряпок.

Прапорщик Савушкин, пересев на место механика-водителя, припал лбом к резинке смотровой щели, напряженно вглядываясь в серое утро. На его виске пульсировала синяя жилка, по щекам катились капельки пота. Внезапно в перекрестье прицела пулемета мелькнула труба гранатомета, выглядывающая из подвала разрушенной комиссионки. Жерло трубы плавно перемещалось вслед за колонной. «А-а-а-а-а!» — закричал стрелок, нажимая на электроспуск пулеметов. Остро и горько запахло сгоревшим порохом, посыпались гильзы. Стрелок увидел, как пули вырвали из стены обломки кирпича, и это было последнее, что он увидел в своей жизни. Головной и замыкающие танки стали приподниматься, будто у них выросли крылья. Почти одновременно с этим раздались звуки взрывов. Шедший за передним танком бронетранспортер, пытаясь увернуться от стены огня, внезапно выросшего перед ним, уткнулся носом в покореженные деревья. Не подававшие до этого признаков жизни проемы дверей и окон ощетинились огнем. Выстрелы гранатометов и автоматные очереди рвали железо и броню машин, кромсали человеческие тела. Обезумевший грузовик взревел и, хлопая пробитыми скатами, медленно пополз на Беликовский магазин. Разодранный тент горел, оставшиеся в живых солдаты стреляли через брезент, прыгали и падали на горящий асфальт, тут же попадая под свинцовые струи. Грязно-зеленые промасленные бушлаты вспыхивали огнем, солдаты кричали от боли, катаясь в серой грязи и пытаясь сбить пламя. Зеленый «Урал», управляемый мертвым водителем, полыхнул взрывом и медленно опрокинулся на бок. «Аллах акбар!» — слышалось сквозь автоматные очереди.