Андрей Орлов - Битва за Берлин последнего штрафного батальона

– Батальон, стоять! – прорычал Максим. – Вот же суки, освободители хреновы… Асташонок, Гуськов, за мной!

Коренич бросился к подъезду, дрожа от злости. Пинком отшвырнул дверь, ворвался в подъезд, заваленный битой штукатуркой. Пулей взмыл на второй этаж – сослуживцы едва поспевали за ним, – быстро сориентировался.

Квартира была просторной, с высокими потолками, вместительными комнатами, и народ здесь проживал зажиточный. Из-под рухнувшего в прихожей шкафа торчали мужские ноги в заштопанных носках, растекалась кровь. Максим ругнулся, перепрыгнул, ворвался в квартиру. «Прочесывание местности с попутным выявлением враждебных элементов» шло полным ходом. В квартире царил хаос, вещи были разбросаны, посуда – вдребезги, вещи из шкафов вытряхнуты на пол. Кто-то нарвался на «заначку» – вперемешку с вещами валялись немецкие рейхсмарки, ставшие никчемной макулатурой. В разоренной спальне царило «веселье». Несчастную немку, судя по всему, уже изнасиловали. Женщина лет тридцати – не красавица, не уродка, с пышными спутанными волосами, в разорванной юбке – она лежала на полу, рыдала, извивалась, одной рукой закрывала лобок, другой защищалась от ефрейтора со спущенными штанами, который награждал ее зычными оплеухами, и останавливаться, судя по всему, не собирался. С запястья ефрейтора на женское лицо сочилась кровь.

– Будешь знать, сучка, как кусаться… будешь знать!

Второй ефрейтор – обладатель медали «За отвагу»! – блаженно щурился, застегивая обвислые портки, похохатывал и приговаривал бархатистым голосом:

– Нормально будет, фрау, нормально. Бьет – значит, любит…

Оглянулся, с улыбочкой глянул на вторгшихся штрафников, прогудел:

– Что, братва, вам тоже не терпится? Давайте поделимся. Судя по вашему виду, истосковались уже…

Максим молча пнул его кованой подошвой в морду, а когда тот схватился за нос и закричал дурным голосом, набросился на второго. Вывернул руку, толкнул на Гуськова. Тот коротко ударил насильника в челюсть.

– Мужики, вы что творите?! – заверещал обладатель медали и разбитого носа, но рассвирепевший Асташонок погнал его на балкон, где перегнул через перила и принялся дубасить по почкам.

Штрафники одобрительно загудели, а солдаты из подразделения насильников стали возмущенно кричать, требуя оставить однополчан в покое.

– Пусть порезвятся, да? – гаркнул Максим в лицо смущенному Гуськову.

– Да ладно, Максим, не до крайности же… Негодяев везде хватает, не все же такие…

– На улицу их! – распорядился Коренич.

Разгулявшихся бойцов согнали по лестнице и выбросили на тротуар. Они пытались сопротивляться, хватались за ноги, плевались. Максим стащил со спины автомат, вскинул. Когда вокруг столпились солдаты – и свои, и чужие, – насильники молча сидели на брусчатке и скрипели зубами.

– Кто командир?! – гаркнул Максим.

Через минуту прибежал растерянный и не очень опрятный старший лейтенант в пропыленном бушлате и потребовал объяснений.

– Старший лейтенант Чумаков, командир девятой роты 454-го стрелкового полка.

– Капитан Коренич, – приукрасил Максим. – Командир отдельного батальона 27-й гвардейской дивизии. Что за бардак у вас в подразделении, товарищ старший лейтенант? Немедленно наказать этих солдат!

Решительный тон и ярость, обрушившаяся на «невинную» голову офицера, деморализовали его. Он недавно что-то ел и, кажется, пил – судя по подозрительному запашку. Лейтенант не усомнился, что оборванный разъяренный парень без знаков различия – именно тот, за кого себя выдает.

– А что они сделали, товарищ капитан? – судорожно сглотнул офицер, покосившись на своих провинившихся.

– А я еще не сказал?! – разъярился Максим. – Убийство мирных жителей – это нормально? Воровство, групповое изнасилование с нанесением побоев – это норма вещей для советского солдата, принесшего свободу жителям Берлина?

– Да ладно, капитан, ну, погорячились мужики… – вступился за своих офицер, и Максим поразился – неужели он действительно не понимает, что творят его люди? Или сам он устарел со своими идеальными представлениями о чести и достоинстве военнослужащего?

И тут загудели собравшиеся солдаты 454-го стрелкового полка. Стали выгораживать своих – мол, расслабились, но это понятно: парни с честью воевали, дрались как львы, освобождая город от немецко-фашистских захватчиков. У них заслуги, они отличные солдаты, и у каждого свой счет к врагам – у одного под Донецком фашисты семью заживо в амбаре спалили, у другого жена в оккупации повесилась, когда ее в офицерский бордель хотели определить. Не имеют права выместить свои чувства, не натерпелись? Подумаешь, немку снасильничали, подумаешь, мужика какого-то угандошили… а чего он полез поперек советских солдат, когда они в квартиру ворвались с ответственной миссией, выполняя приказ командования? Какое же это преступление? А как фашисты в нашей стране хозяйничали – неужто не ответим той же монетой? Да накося, выкуси, пробил час мести! На соседней Альбертрее вон вчера под вечер выгнали народ из бомбоубежищ – вся улица в них натолкалась – приличных баб отсортировали и всю ночь в пустом ресторане по кругу пускали и шнапс глушили. Такой вой стоял на округу! Так ни один офицер даже не пикнул – понятливые люди, знают, что нужно солдату после боя…