Вдруг распахнулась дверь соседнего класса, и станковый пулемет обрушил на ворвавшихся ливень огня. Часть осаждавших залегла, другая скатилась вниз по лестнице, но выбраться было невозможно. Прицельный огонь с улицы загнал полицаев обратно.
Точно стадо баранов, взвод бандитов метался от стены к стене. Зажатые в клещи, оказавшись меж двух огней, враги поднимали руки вверх. Пятнадцать пленных, двадцать один убитый.
Ваака снова ранило, на этот раз в колено. С лестницы его несли на руках.
— Сжалься, лейтенант, пощади!..
Ваан то ли не слышал, то ли не услышал: его сжатые до крови губы вынесли предателям приговор: «Какие бойцы из них вышли б, служи они родине. Но сейчас никому пощады не будет!»
— Сжалься, лейтенант, прости!
Ваан даже не оглянулся в их сторону. Дружный залп хлестнул по ушам. Вьюга окончательно улеглась.
* * *
Завен сидел у печки, занимавшей треть хаты, и смотрел на озорные языки огня. Распластанная на стене его тень мерно покачивалась. Хозяйка, глухая беззубая старуха, без конца что-то бормотала, голос ее был скрипучий, столетний, слова перекатывались во рту, как горячая картошка, обжигая язык. Завен помешивал угли. Из соседней комнаты вышла невестка старухи — Екатерина, с открытым лбом и большими, безразличными ко всему глазами. Белая шаль закрывала ей плечи, охватывала талию, вырисовывая ладную фигуру. Женщина подсела к огню рядом с Завеном.
— Пять лет на ладан дышит, никак не умрет.
— Жестокая вы, Катя, — сказал Завен, — пусть себе живет…
— А что ей жить? — скользнула она по его лицу своим равнодушным взглядом. — Ничего не слышит, не помнит, кроме желудка, ничего живого в ней не осталось. Она даже не знает, что кругом война. Каждый гуманный человек должен желать ей покоя в этом неспокойном мире.
Завен молчал. Не хотелось разговаривать. Женщина смотрела на него задумчивыми глазами, немой просьбы которых он будто не понимал. Он знал, что в первые месяцы войны немцы убили ее мужа, политрука небольшого партизанского отряда. Голод унес единственную дочь. Осталась она одна со своим горем и отрешенной от дел мирских свекровью.
Старуха не отрывала глаз от защитного цвета вещмешка. Огонь выдыхался, а притаившийся за дверью холод вползал в хату и растекался по стенам и по полу, трогал незащищенную спину бойца, посягал на тепло Катерининой шали.
Завен принес дров, очаг ожил.
— Не спится что-то…
Глаза ее зло сверкнули:
— Тебе, никак, красивая женщина покоя не дает?! — попыталась улыбнуться она. — Не люблю мужчин, которые ходят вокруг юбки.
Завен не сразу нашелся что сказать.
— Да нет, Катя… Я…
— Ты и все вы, мужчины, попрошайки, стоит встретить женщину. Воюете между собой, а страдает наша честь.
— О чем вы, Катя? — почти закричал Завен.
— А ты не ори. По опыту знаю. Офицер, расстрелявший моего мужа, в тот же вечер пожаловал ко мне за любовью. Показал мне, как изголодавшейся собаке, кусок колбасы и взамен потребовал ласк, а я его избила. Так, знаете, по-мужски.
На другой день меня выкрали из села партизаны. Потом по одному объяснялись в любви. Надоело. Вернулась домой и живу, выслушиваю проклятья старухи и плоские шутки таких вот похотливых попрошаек.
Женщина никому больше не верила. Завен понял, что доказывать обратное бесполезно. Она умолкла и уставилась на огонь.
— Солдат, я два дня во рту крошки не держала, может, развяжешь вещмешок?
— Сейчас, Катя, чаю попьем и поужинаем.
Она поднялась и поставила чайник на огонь. Угли зашипели и мигом слизнули капли воды с его боков.
Поужинали. Старуха заснула, прислонившись к стене.
Катя ела без охоты, как бы по обязанности. Откуда-то взялась литровая бутыль самогона. Разлила по стаканам. Один придвинула Завену, другой сгребла сама, поднесла ко рту.
— Пей, солдат, без тостов…
Второй стакан водки зажег Катины глаза. Она сорвала со стены гитару без доброй половины струн, и пальцы ее подчинили себе непослушный инструмент.
— Споем! — Пальцы забегали по струнам.
Эх, Софьюшка, София Павловна!
София Павловна, где ты теперь?
София ангел,
София душка,
София мягче, чем подушка,
Софьюшка, где ты теперь?
Сердце Завена сжалось.
— Пора спать, — сказал он, — отдохнуть надо…
— Нет, — всхлипнул ее голос, — отдохнем уже в могиле. Живому человеку нет покоя. Выпьем!..
Как-то Софьюшка упала и не может встать!
Трое Софью поднимали, не могли поднять!
Песня охрипла, завиляла из стороны в сторону.
Читать дальше