Идиля Дедусенко - В «игру» вступает дублер

Игнатов не стал произносить слов утешения – они были ни к чему. Анализ работы, проведенной разведчиком в тылу врага, они тоже сделают позже. Сейчас ему важнее знать, достаточно ли у Зигфрида сил для нового задания или необходимо срочно готовить замену. Увы, их невидимый фронт не оставляет возможности для отступления перед следующим барьером. Что бы ни случилось, его надо взять. Можно погибнуть, как погибли Анна, Морозов, многие другие, имена которых никогда не узнают люди, погибнуть, но не сойти с дистанции по собственному решению, из-за трусости. Когда выбывает один, на его место становится другой с тем же риском не дойти до конца. Такая это жестокая «игра» – их повседневная будничная борьба с противником, требующая огромного душевного и физического напряжения.

Зигфрид помолчал, потом более бодрым голосом спросил:

– Когда поговорим о новом деле?

– Ты болен…

– Я здоров! – прервал Зигфрид.

Он несколько секунд смотрел на Игнатова, как будто изучая его, и, догадавшись, в чём дело, попросил:

– Пожалуйста, товарищ майор, не сообщайте о моём состоянии по инстанции… Меня могут отстранить от разведки, а этого делать никак нельзя. Особенно сейчас. Анна, – голос его дрогнул, – Анна говорила: бездеятельность – самая несносная форма существования… Она мне не подходит, эта форма.

Игнатов видел перед собой прежнего Зигфрида, глаза которого вновь обрели зоркость, ясность, решимость, хотя и таили где-то в глубине тягостную боль.

– Обещаю, – сказал Игнатов, понимая, что только дело, постоянная угроза опасности помогут Зигфриду заглушить боль: все они обретали силы через потери.

Потом они вышли и все вместе постояли под сосной, где холмик едва возвышался над землёй.

– Я её похороню рядом с матерью, – пообещал Петрович.

– Спасибо, отец.

Зигфрид стоял и думал, как странно складывается его судьба. Он любил двух женщин, и обе они погибли. И кажется, уже не осталось сил для любви. Только для борьбы. Потому что для борьбы нужна ненависть к врагу. А он полон ею до краёв.

– Наши в городе! – донеслось ещё издали, и Зигфрид увидел, как торопится к ним Василий с радостной вестью. – Всё! Ни одного фашиста, только пленные! А на площади уже митинг. Народу собралось! На окраине ещё бой шёл, а на площади – митинг!

Зигфрид повернулся к Игнатову и тихо сказал:

– Лучшего помощника я бы не желал.

Когда группа оперативного состава комитета госбезопасности разместилась в отведенном ей доме, к дежурному обратилась пожилая женщина и сказала, что ей необходимо видеть Игнатова. Войдя в кабинет, спросила:

– Вы товарищ Игнатов?

Майор утвердительно кивнул.

– Так и есть, всмотревшись в него, сказала посетительница. – Нам вашу фотографию в гестапо показывали. На допросах допытывались, кто вас знает. Меня Марией Максимовной зовут. Мы в одной камере с Анной Вагнер сидели. Меня отпустили, а всех остальных расстреляли.

И Мария Максимовна рассказала обо всём, что произошло в тюрьме, передала просьбу Анны. Когда она ушла, Игнатов пригласил к себе Зигфрида, пересказал всё, что услышал от женщины. Потом вроде как подытожил:

– Итак, карьера художника Ларского кончилась. Хочешь стать коммерсантом?

– Если нужно…

– Нужно. Иди к Виталию Ивановичу, он всё и расскажет. Ровно в двенадцать ты должен быть у него.

Откуда мы пришли?

Куда свой путь вершим?

В чём нашей жизни смысл?

«В чём нашей жизни смысл?»…Много тысячелетий бьётся человечество над этим вопросом, мучается в поисках истины. Ответить на него словами, наверное, невозможно. Надо просто прожить жизнь, даже такую короткую, как Саша, как Анна. А ответ на извечный вопрос, переходящий из поколения в поколение, найдут потомки, которые скажут: «Они жили и умерли для того, чтобы мы были счастливы». Зигфрид глянул на часы – через пятнадцать минут нужно быть у генерала. Он кинул последний взгляд на развалины и быстро пошёл по переулку, затем свернул на бульвар, думая и чувствуя только одно: за все свои, за все наши потери он будет мстить беспощадно.