Равиль Бикбаев - 56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585

Достаю бинт, смачиваю марлю водой из фляжки и вытираю удивленное Лешкино лицо. Немного крови из него вышло, пуля в мозг попала и навылет прошла. Закрываю правый глаз. Забинтовываю ему лицо, отвязываю от РД плащ-накидку и заворачиваю его. И… ничего не чувствую – ни сожаления, ни огорчения, ни слез у меня нет. Только пустота. А ведь мы вместе домой собирались…

Еще одну плащ-накидку подает второй номер Лешкиного расчета, хотя теперь уже первый, эту накидку как носилки используем. Взяли за края, ну, понесли.

А ты, Леха, и нетяжелый совсем, нетрудно тебя нести, неудобно только. Как же неудобно, ведь мы ж с тобой дружили. Другие ребята они так… сослуживцы, товарищи, приятели, а вот дружил я только с тобой.

– Убит? – спрашивает незнакомый высокий капитан, кивая на Леху, когда мы спустились вниз, к машинам четвертого батальона, и, не дожидаясь ответа, распоряжается: – Давай его к остальным, вот туда, – показывает рукой в сторону грузовой машины из подошедшей автороты.

Несем к машине и закидываем Леху в кузов. Там в ряд лежат закутанные в солдатские саваны тела убитых. Пахнет в кузове прокисшей и свежей кровью да мертвечиной. На солнце в жару трупы быстро разлагаются, бой уже двое суток идет, вот только закончился. Те, что уже пахнут, это первые, кого убили. С ними ты, Леха, на дембель поедешь, не со мной. Прощай, Алишер Очелдыев – Леха! Пока помнят тебя живые, и ты жив, а я тебя помню.

– Помоги, а? – просит, окликая меня, знакомый военврач.

Я его у машины встретил, когда к своей роте уже возвращался. Лешкин второй номер, мой спутник, к своим раньше убежал, а я бреду, еле переставляя ноги и загребая сапогами дорожную пыль. Наша рота с гор спустилась вниз. Только на господствующих вершинах выставлены дежурные посты, мало ли чего. Когда основная колонна уйдет, их снимут с позиции и посадят на БМД арьергарда.

– Чего надо? – без интереса спрашиваю врача.

Мне все так безразлично и противно, что только одно выражение осталось: «Мне все по хер». И к роте возвращаться неохота, ничего неохота, даже домой. Ушел бы куда подальше, лег на землю и смотрел бы в синее небо. Ну как же меня все зае…ло!

– Ребят из бээмдэшки вытащить надо, – просительно говорит военврач, дернулось нервным тиком его худое, красное, плохо выбритое лицо, и спиртным от него тянет.

Клюкнул уже.

– А я-то тут при чем? – равнодушно отказываюсь я. – Пусть твой фельдшер лезет или санинструктор роты.

– Не могут они, – удерживает меня за рукав выцветшего и рваного х/б военврач, – пробовали, облевались и вылезли. Сгорели ребята в БМД, – тихонько добавляет он и обещает: – Я тебе «медицинского коньяка» налью и потом полную фляжку дам, я еще…

– «Медицинский коньяк»? – вяло спрашиваю. – Это чего еще? Спирт, что ли?

– На, попробуй, – сует мне флягу врач.

Отвинчиваю колпачок фляжки, мелким глотком пробую жидкость. Отчетливый привкус настоянного на спирту лекарства. Вкус незнакомый, резкий, но не противный. Огнем жжет пищевод.

– Препарат, поддерживающий работу сердечной мышцы, – комментирует мое удивление военврач, – капли «Настойка боярышника». Его хирурги настоящему коньяку предпочитают, – едва заметно улыбаясь краешком тонких губ, откровенничает: – Помнишь, в марте проверка из Генштаба была? Ну там еще генерал такой важный был? Он приказал все заявки по бригаде в полном объеме выполнить. Вот мы «Боярышник» пять тысяч единиц, емкостью сто миллилитров единица, в заявку кроме всего прочего и включили. На армейских складах после генеральского приказа и пикнуть никто не посмел, все выдали. Вот теперь разбавляем чуток и пьем «медицинский коньячок» потихоньку. Цени, все врачебные тайны тебе выдаю. Ну как, согласен?

– Еще две фляги, – апатично начинаю торговаться я. Хоть Лешку, как приедем, помянем. Бойцов из его отделения обязательно позову. Я же знаю, они его уважали.

– Идет, – легко соглашается военврач и, отводя взгляд, советует: – А эту флягу ты, пока идем, допей, а то хрен чего сделаешь.

Вдвоем шагаем мимо готовящегося к маршу четвертого батальона. Где-то на километр вытянулась по грунтовой дороге колонна. Отхлебываю из фляжки и по ходу рассматриваю побитые машины, возле которых суетится грязная усталая солдатня. Бортовая броня у БМД вся в пробоинах. Паршивая броня, не сталь, а сплав какой-то. Крупнокалиберная пуля из ДШК такую броню, как консервную жестянку, насквозь пробивает. Мина, даже противопехотная, у этой машины гусеницы рвет, а когда противотанковая взрывается, то БМД аж подкидывает, днище в клочья, а экипаж в вечную память. Да, братцы из десантно-штурмовых батальонов, ну и хреновая же у вас служба. И не зря БМД братской могилой десанта зовут. Пока иду мимо избитых этим боем десантных машин, продолжаю мелкими глоточками пить сердечное лекарство. Легчает, плывет голова, немеют губы. Вот и пришли. В голову колонны, к тем машинам, что впереди четвертого батальона в ГПЗ шли.