Лайош Мештерхази - Свидетельство

Прошло несколько часов, а девушка все еще сидела почти в беспамятстве на полу выстывающей комнаты, дрожа от холода, с растрепанными волосами, расстегнутой на груди блузкой и спустившимися чулками. Они уже уговорились покончить с собой. Выпили уцелевший в разбитых бутылках коньяк, сели на обитую темно-зеленым шелком кушетку. Лайош Поллак вынул пистолет, зарядил его. Они не говорили друг с другом уже около часа. Но вдруг Наташа, издав полный ужаса визг, бросилась на грудь Лайошу.

— Дорогой, не надо!

В ее взгляде было все — и безумный страх, и отчаяние виновницы, и любовь. Да, она любила Поллака, этого — сколько раз ей приходилось объяснять недоумевавшим подругам — «твердого, сильного, умного, всегда такого холодного и вместе с тем такого страстного, единственного и не похожего на других человека». Что правда, то правда: Лайош Поллак действительно не походил ни на кого из тех, кого Наташа любила прежде…

Девушка с такой страстью, с такой силой обняла Лайоша обнаженными руками, что ему лишь с большим трудом удалось высвободить руку, прижать к ее груди пистолет и спустить курок.

Поллак не лгал, когда говорил Наташе, что и он покончит с собой: он действительно верил, что сделает это. Однако, увидев, как тело девушки, обмякнув и потяжелев, медленно сползает с его колен на пол, он вдруг окаменел, вытаращил глаза и надолго утратил всякую способность двигаться.

Затем, пошатываясь, он направился в ванную и напился воды. Стакан дрожал в его руке, постукивая о зубы. Потом Поллак долго стоял и смотрел в зеркало на незнакомое, заросшее щетиной лицо совершенно чужого ему человека, впившегося в него будто подведенными чернью глазами. Поллак разрядил пистолет и положил его в карман. Вернувшись в комнату, он, затаив дыхание, долго вглядывался в стекленевшие глаза Наташи: она была мертва, и тело ее уже начинало коченеть.

Поспешно распихав по карманам деньги и прочее, что нашлось ценного в вилле, он забрался затем на душный, опутанный паутиной чердак и в течение нескольких часов, замирая от страха, следил из маленького окошка, не идут ли за ними…

…Теперь он сидел перед Хайду и, уже не плача, покорно ожидал его ответа, который мог означать только помощь или — отказ, жизнь или — смерть.

— Наташа, эта та самая красавица-смуглянка? — переспросил Хайду. Лайош Поллак кивнул. — Неужели она сама?..

Поллак снова кивнул и тут же поднял взгляд на сапожника.

— Коллега Хайду! — В глазах Поллака метался дикий, животный страх. — … Ведь у вас столько знакомых… Куда-нибудь в пекарню, хотя бы подручным… У пекарей, у них у всех освобождение от воинской службы… А то у меня документов — всего-навсего одна фальшивая метрика да пропуск в маргитсигетский клуб. Ни солдатской книжки, ни белого билета. На первом же углу меня схватят и…

Сапожник задумался, поскреб в лысеющем уже затылке, сказал:

— Я слышал, у вас есть связи… среди коммунистов. Нет? Они, говорят, могут любые документы достать…

Поллак, испуганный, вскочил.

— Где же я теперь стану искать свои старые связи? Где они, все эти люди? Я и сам уже полтора года в штрафной роте…

— В рабочей роте.

— Что вы приукрашиваете? Концлагерь!

— Ну, ладно! — спокойно сказал сапожник. — Я ведь так только, для точности…

Под аркой послышались шаги, им откликнулось шарканье ног за дверью в квартире.

— Сядьте! — шепнул Хайду. — Сделайте вид, будто вы заказчик. А там что-нибудь придумаем.

Слова «что-нибудь придумаем» прозвучали для Поллака, как для смертника — весть о помиловании. Лайош Поллак послушно опустился на треногий табурет. Пока в мастерской появился новый посетитель, он успел уже снять с себя ботинки. И вдруг так и ахнул — он ведь совершенно забыл, что носки у него совсем рваные — и на пятках и на пальцах. Поллак испуганно спрятал ноги под табурет, пытаясь прикрыть их полой пальто.

В дверях мастерской стоял приземистый, лысый человечек с детским лицом.

— Добрый вечер, господин Хайду. Добрый вечер, — поздоровался он и с «заказчиком».

— Здравствуйте, господин Мур! — отозвался Хайду, приветливо пожимая руку гостю. — Садитесь, пожалуйста.

Но гость явно был в нерешительности.

— Не хотел бы вам мешать, — сказал он, по-прежнему стоя на пороге. — Вы, я вижу, мерку снимаете.

— Не беспокойтесь, господин Мур! Чем могу служить?

Гость сделал несколько шагов от двери, но не сел и только, осторожно покосившись на Поллака, спросил шепотом:

— Скажите, господин Хайду, вы тоже слышите? Что это?