Александр Проханов - Пепел

– Испеклись. – Одиноков двумя палочками снимал с огня карасей. – Доставай, – начальственно приказал он Полунину.

Тот полез в мешок и достал заветную бутылку и граненый стаканчик. Стал скалить зубы, чтобы содрать крышку.

– Ну, Андреич, тебе первому. – Он налил стопку и протянул Суздальцеву. – Ты наш мужик, свой. Мы тобой довольны, и ты, если что, зла на нас не держи.

Суздальцев кивнул, выпил. Схватил отточенной веточкой карася, отделяя от хребта белое парное мясо. Хрустел корочкой, откидывая голову со скелетом в сторону, туда, где бегали муравьи.

Все по очереди пили, произнося несколько скупых похвал Суздальцеву.

– Ты хоть и городской, а деревенского мужика понимаешь. Входишь в положение. Не велик, как говорится, изъян, а все ложится на крестьян, – заметил Одиноков. А Ратников выпил, отер губу рукой, пожевал карася и сказал:

– Ты и впрямь, Андреич, работящий. Дело у тебя получается. Но долго ты здесь не задержисся. Уйдешь куда глаза глядят. Или в город вернешься, или еще куда поедешь. Глаза у тебя, Андреич, молодые, вдаль смотрят.

И Суздальцев вдруг подумал, что Ратников прав. Эта нынешняя его жизнь среди лесов, деревень, народных говоров и неясных мечтаний рано или поздно кончится, и нужно полнее его насытиться, налюбоваться, насладиться.

Закончив трапезу, они оделись, спрятали невод и соль и разбрелись в разные стороны.

Петр возвращался домой вдоль опушки, травяной, зеленой, с желто-фиолетовыми цветами иван-да-марьи, которые убегали с опушки в глубь леса вдоль черных, полных воды лесных дорог. Вдруг у корней березы, в траве, почти незаметное, скрытое в стеблях и листьях, увидел знакомое колесо. То, сбитое с немецкого танка, над которым стоял в раздумье весной. Его было почти не видно в траве. Много раз в эти летние дни, проходя вдоль опушки, он не замечал его. А теперь вдруг заметил, словно оно окликнуло его, заставило остановиться. Все тот же резиновый внешний обод, под ним железный остов, и латунная, зеленоватая от окислов втулка с немецкой надписью «Рейн-Вестфалия».

Он наклонился над колесом. Ему показалось, что от него исходит угрюмая темная сила. Оно, сравнительно небольшое, казалось, обладает непомерным весом, так что его невозможно стронуть с места. Оно, подобно люку, закрывает горловину невидимого колодца, от которого к поверхности поднимаются пугающие темные силы. Колодец замаскирован травой и цветами, уходит под корни берез, погружается в толщу земли, в бездну. Туда, где дышит металлический раскаленный уголь ядра, обитают таинственные разрушительные по своей природе духи.

Суздальцев усмехнулся своей мрачной фантазии и прошел. Но колесо словно окликнуло его, и он вернулся. Стоял над ним, не решаясь сдвинуть его с места. Ему казалось, что если он пошевелит колесо и откроет люк, из него на землю прянут запечатанные в глубине стихии, ринутся на свет темные жестокие духи.

Эта мысль казалась суеверной, пугала. Сопротивляясь своему суеверию, преодолевая свои древние детские страхи, он нагнулся, ухватился за колесо, приподнял и отодвинул. Под колесом была сырая земля с истлевшими, не знавшими солнца стеблями. Из этих стеблей, испуганная светом, выскользнула глянцевитая сороконожка, устремилась к его руке. Он брезгливо отдернул руку, вернул колесо на прежнее место. Недовольный собой, пошел дальше.

Все так же светило солнце, качались березы, ворковал в вершине дикий голубь. Но он отчетливо чувствовал, что солнце стало темнее, а воркование голубя глуше. В мир вторглись невидимые силы, которые он выпустил из-под немецкого колеса.

Остаток дня он провел в тревоге и ожидании. Нетерпеливо ждал, когда по улице мимо окон, за которыми цвел шиповник, пройдут гурьбой служащие совхозной конторы. Когда кончат ездить грузовики и колесные трактора. Когда уйдет от тети Поли говорливая соседка, сообщившая, что Анюта Девятый Дьявол опять порывалась уйти, и ее на окраине села поймала племянница.

Он отказался ужинать и ждал, когда тетя Поля наговорится с котом, сетуя на то, что кот бездельник, нигде не служит, не приносит домой зарплату, да еще и не ловит мышей.

Вышел в сени и стоял там, трогая руками полотняный полог, под которым находилась деревянная кровать с сенником, и он иногда в особенно душные ночи уходил из избы в сени под полог.

Вышел на крыльцо и смотрел, как острые колья забора чернеют на малиновой негаснущей заре. Эти колья казались пиками древнего воинства, и от этого было неспокойно, печально и больно.