Александр Проханов - Пепел

Суздальцев шел по следам лесников, слыша гулкие звоны топора, музыкальные удары клейма, покрикивания Одинокова. Лес был темный, с редкими пятнами солнца, с могучими елями, опустившими к земле тяжелые лапы. Под ними росли папоротники, распушив во все стороны резные перья, местами уже ржавые. Густо, глянцевитым покровом росла черника. Дымчато-синие, обильно виднелись ягоды. Иногда попадались белые большие поганки и красноголовые мухоморы, которые идущие впереди лесники сшибали сапогами.

Суздальцев наслаждался этим шествием через лес, хватая по пути ягоду черники, цепляя пальцами шершавый, в крохотных пупырышках лист папоротника. Он думал, как славно ему находиться среди этих бывалых, поживших на своем веку мужиков, которые, прощая ему молодость и неопытность, научили множеству приемов и навыков, без которых невозможна жизнь на природе, невозможен трудный крестьянский быт. Как благодарен он Ратникову, который позвал его на поминки своего шурина, и он вместе со всеми сидел за тесным столом, уставленным яичницей, винегретами, круглой, окутанной паром картошкой. Пил, не чокаясь, горькую водку, оглядывая строгие лица сошедшейся на поминки родни. Как был благодарен Одинокову, с которым охотились на уток, выслеживали их на стылой, с остатками льда реке. Он выстрелил сквозь кусты по скользящим утиным головкам; несколько уток шумно поднялись, а две остались среди водяных водоворотов. В безумном азарте, с собачьей охотничьей страстью, он разделся и кинулся в ледяную воду. Почувствовал, что умирает. Доплыл до утки, взял ее в зубы, как спаниель, вернулся на берег. И когда выходил, березы на берегу стали красные, словно пропитанные кровью. Парализованный судорогой, он стоял босиком на земле, а Одиноков вливал в него водку, растирал переохлажденное тело. И как благородно, по-товарищески поступил Полунин, когда вместе шли по зимней дороге, и он, Суздальцев, нес на плече тяжелую бензопилу – а Полунин взял у него пилу, настоял на этом и шел, неся на спине тяжелый, с блестящей зубастой цепью инструмент.

Петр не сразу заметил, как лесники, нарушив свое стройное шествие, сбились вместе, торопливо ушли вперед, разом оглянулись. Смотрели издали, как он приближается. Он продолжал идти к ним, держа тетрадку. Видел близкий ствол старой ели, на которой была сделана затеска и краснело сочное клеймо. Почувствовал обжигающий укол в шею, разящую боль. Вскрикнул, ошалело метнулся в сторону. Успел разглядеть на земле среди папоротников раздавленное осиное гнездо, напоминающее свернутое из пепельной бумаги комок, вьющихся ос, и несколько рассерженных, черно-золотых насекомых, атакующих его. Он бросился прочь, гонимый не столько болью, сколько смертельной обидой на лесников, которых считал своими товарищами, соратниками, делившими с ним тяготы лесной работы. Он только что думал, как сроднился с ними, как понимал их души, их крестьянские заботы, старался помогать им, закрывал глаза на их мелкие проступки, лесные кражи, не докучал им своими наставлениями и требованиями. И за это они так зло, бездушно посмеялись над ним. Разворошили осиное гнездо. Не предупредили его. Знали, что он, замыкавший шествие, будет искусан осами. Издали хохотали, смотрели, как он, прижав руку к искусанной шее, убегает от ос.

Он и впрямь убегал, огорченный и оскорбленный. Оставлял им их проклятый лес, клеймо, мерную линейку. Пусть клеймят без него. Пусть без него делают приписки, воруют, пьянствуют, маются дурью, слоняются бездельно по деревням, выманивая у крестьян поллитровки.

Он уходил, придерживая укушенное место, чувствуя, как наливается волдырь. В самом центре этой жгущей выпуклости, твердое на ощупь, горело место укуса.

– Андреич! Постой! Постой, тебе говорю! – его нагонял Полунин. – Куда побежал-то?

– Идите к черту. Знать вас не желаю!

– Андреич, да ты чего? Ну, укусила, и что? За лето, бывает, раз пять укусит. Дело лесное.

– Вы меня специально подставили. Специально гнездо раздавили и на меня ос выпустили.

– Да что ты, Андреич, кто специально-то будет делать? Под ноги попались, они и полетели. Нас не тронули, а тебя клюнула. Оса, она такая насекомая, что не выбирает. Ты небось слаще, моложе. Она тебя и выбрала. Сейчас подорожник найдешь, приложишь. Рукой снимет.

Его гнев остывал. Боль оставалась, но обида и ярость уходили. Было и впрямь смешно смотреть, как он, мечтатель, не глядя под ноги, идет к осиному гнезду. Шутка, которую они с ним разыграли, была злой шуткой детей, и он уже не сердился на них, стыдился своей ярости.