Михаил Колосов - Три круга войны

Отрядили двух курсантов обследовать дом, побежали они, придерживая на груди автоматы.

Аспин кивнул Гурину:

— Пойдем посмотрим?

— Пойдем!

И они заторопились вслед за курсантами.

Внутри дома полы паркетные, узорчатые, везде ковры, вазы, камины, облицованные голубой в рисунках плиткой. На стенах в золотых рамах живописные картины.

Обежав мигом особняк, курсанты открыли дверь в большой зал и оробели от богатого убранства его, застыли на пороге, а потом заспорили. Один толкал товарища, понукая его идти все-таки вперед, а тот упирался, боясь наследить своими сапогами.

— Во, видали такого? — оглянулся на подошедших Гурина и Аспина курсант, стоявший сзади. — Боится ковер фрицам испачкать! Ну? — он снова толкнул переднего в спину.

— А зачем? — отозвался тот. — И так видно: никого тут нет. Красота-то какая!

— На…ть мне на эту красоту посреди того ковра! — выругался второй. — А еще лучше — взорвать все это противотанковой гранатой. Это же тут наверняка жил какой-то эсэсовский генерал, не меньше.

— Зачем взрывать? Теперь это наше.

— «Наше»! Сохрани для фашиста его домик, он тебе спасибо скажет.

— Генерал тот уже сюда не вернется, — рассуждал первый. — Тут бы детский садик устроить!.. Очень удобное помещение. — Он оглянулся, увидел Аспина и Гурина, отступил от двери, давая и им полюбоваться. — Смотрите, как в музее!

— Наверное, так оно и есть, — сказал Аспин. — Музеи где-то обобрал, а свой особняк украсил.

Они прошли в зал, полюбовались картинами, вазами, мебелью.

— Нет, такое уничтожать, конечно, нельзя, — сказал Аспин курсантам. — Все это надо сохранить и вернуть в музеи.

Заводская окраина Берлина пустынна. Серые каменные здания, закопченные от времени, в руинах. Улица перегорожена баррикадой из огромных каменных глыб, противотанковых металлических ежей и перевернутого набок трамвая с номером 69 на его «кокарде». В баррикаде брешь, через которую солдаты вошли в город.

Идут тротуарами, смотрят во все глаза: они в Берлине!

Низкая, на уровне первых этажей, улицу пересекает эстакада городской железной дороги, серый каменный забор испещрен разными надписями. Среди них выделяется одна, чаще других повторяющаяся:

Намалеванная метровыми буквами белой краской, фраза эта вопиет о бессилии людей, сочинивших ее, она как истеричный, панический крик перед неминуемым: «Берлин останется немецким!»

Конечно же — немецким, каким же еще? И даже в панике тот сочинитель оставался лицемером, и это очень легко доказал наш солдат, который такими же метровыми буквами, такой же белой краской продолжил фразу еще тремя словами:

«Но без фашистов!» — лаконично, просто и всем понятно. И перевернули напрочь эти три слова весь тот глубокомысленный, но лживый смысл, который вкладывал в них какой-то подручный Геббельса, а может быть, и сам Геббельс, обращаясь к национальным чувствам немецких солдат и жителей Берлина.

Гурин снова узнает почерк того же бойкого, остроумного и убежденного нашего политработника, который нарисовал еще там, у Одера, лихого парня, перематывающего портянку перед последним рывком.

«Молодец! Умный, видать, замполит прошел с передовыми частями!» — погордился Гурин за своего незнакомого коллегу, которого он представлял почему-то именно замполитом и похожим именно на майора Кирьянова.

— Что там, смешное что-нибудь написано? — спросил Аспин у Гурина. — Почему улыбаешься?

Гурин перевел ему надпись сначала только немецкую, а потом с нашей добавкой.

— Как здорово! — изумился Аспин. — Какая быстрая контрпропаганда! — Поинтересовался: — Ты хорошо знаешь немецкий?

— Разбираю, если текст не очень сложный. С четвертого класса учил. Плохо учил, не думал, что пригодится.

— А я в школе английский учил, — сказал Аспин. — Встретимся с союзниками, попробую поговорить.

Начались жилые кварталы, и снова — белые флаги из каждого окна.

Сколько их, этих белых капитулянтских флагов! Наверное, весь запас простынь в эти майские дни сорок пятого года Германия извела на белые флаги…

Батальон прошел окраинными улицами, потом где-то на сложном перекрестке, где пересекались на разных уровнях автобан, железнодорожные и трамвайные пути, перекидной пешеходный мост, где находился спуск в тоннель, над которым возвышалась огромная латинская буква «U», что означало «U-Ban» — метро, — повернул в сторону, миновал зеленый пригород и вышел снова за город. Отсюда их повели, как показалось курсантам, в обратную сторону, чему они необыкновенно удивились и ворчали, не скрывая своего разочарования.