Михаил Горбунов - К долинам, покоем объятым

Воинственные устремления т а к о й Японии общеизвестны, их испытала на себе и наша страна, этого из истории, из отходчивой души советского народа не вычеркнешь, но, не растекаясь мыслью по древу, позволю себе вспомнить лишь то, что лежит в русле моей темы. Внезапное, ошеломившее Америку, да что Америку — весь мир! — нападение на Пёрл-Харбор (остров Оаху, Гавайский архипелаг), где базировались главные силы Тихоокеанского флота США, нанесенный ему колоссальный урон — восемь линкоров, шесть крейсеров, двести семьдесят два самолета… Завоевание Японией господства на море в первый же день развязанной войны, а потом, уже в ходе ее, захват гигантской акватории Тихого океана, где распустил свои щупальца японский военный спрут…

Лишь в неимоверно тяжелые годы единоборства Советского Союза с фашистской Германией — при совершенно мнимом существовании союзников, ушедших от главного бремени второй мировой, — лишь к сорок пятому, захватив Иводзиму и Окинаву, Америка приблизилась к возможности разработать план вторжения в пределы Японской империи.

Этот план так и остался лежать в сейфах Пентагона. Между тем в кишащей змеями Невадской пустыне, на тридцатиметровой высоте стальной опоры, сверкнув в защищенных темными очками вожделеющих глазах генералов, зажавших в жестких клешнях умы и руки американских атомщиков, взорвался плутониевый снаряд, и весть об этом достигла Потсдама, где проходила конференция руководителей трех держав и где американскую делегацию возглавлял президент США Гарри Трумэн.

И тогда мозг американского президента, контролируемый давящей волей Черчилля, просверлил нечеловеческий призрак т а к о г о сокрушения Японии. Этот призрак уводил его, защищал здесь, в Потсдаме, от железной логики Сталина в оценке результатов войны, от России, готовой, как было обусловлено еще в Ялте, к решительным боевым действиям против Японии и сосредоточившей за Хинганом, в Приморье, мощную группировку войск против утвердившейся в Маньчжурии Квантунской армии. Теперь он не хотел этого: Япония должна капитулировать прежде, чем Россия изломает ее оборонительные укрепления на Дальнем Востоке…

Но вот непреложный факт, проливающий ясный свет на существо вопроса. Атомные бомбы были сброшены на Хиросиму и Нагасаки шестого и девятого августа, но акт о капитуляции Японии был подписан лишь второго сентября, когда иной, очистительный ураган вырвал из земли и смел с нее ту самую Квантунскую армию — оплот японской военной мощи, был подписан по глубокой внутренней логике движения мировой истории.

А оставшиеся в живых, хибакуся, могли ли они поверить, что годы все «спишут» и новые вожди Бусидо примкнут к ядерной политике США!

Микроскопической пылинкой витает в вечности дух мученика Ренсё, шедшего по Пути сострадания, и вернется ли он когда-нибудь на землю?

Но мне пришлось вспомнить о нем, о молодом монахе Ренсё, еще раз…

Может быть, эти три женщины — Тамари Каёкоси, Сасаки Киоэ, Иосими Киококо — приняли его Путь? Какие же другие вероучения и догматы смогли бы им помочь в выпавшей доле? Тогда они были тоже молодыми — одна совсем девчонкой, четырнадцати лет, двум другим исполнилось тридцать два и тридцать восемь, и их беда состояла лишь в том, что они оказались в полутора километрах от точки взрыва. Эти полтора километра отделили их от гибели, но все же обрекли на пожизненное страдание, и долгие годы мир их замкнут больничной палатой в отделении, где лечатся хибакуся и откуда их, по мере возможности, ненадолго отпускают домой…

Лечат их, но давно принятому правительством решению, бесплатно, но больны они безнадежно, в них просто кое-как поддерживается жизнь, в сущности, им обеспечено бесплатное доживание в этой трехместной палате, с пресным запахом лекарств, с неторопливым ходом режима — завтрак, обед, ужин, редкие обходы врачей, — ведь с больными все ясно, чудес на свете не бывает. Но, очевидно, надо благодарить судьбу и за это — остается многотерпеливое монашеское смирение Ренсё.

Признаюсь, нелегко было решиться на визит в это отделение, уединенное, отъятое от остальной, «нормальной», больницы самой своей принадлежностью к смутному, химерическому прошлому, самим звучанием диагноза, с которым там лежат: как примут меня, не будет ли это выглядеть туристическим капризом, в данном случае кощунственным, не нарушит ли обыкновенной человеческой этики?

Дежурный врач приемного отделения, молодой, полноватый, самоуверенный, тоже не мог взять в толк, зачем нужно советскому приезжему видеть страдающих лучевой болезнью, не кроется ли тут что-нибудь такое… И когда Китахата-сан все-таки убедила его — нужно, — со снисходительной усмешкой пожал плечами: ну что ж, мол, вольному воля…