Михаил Булавин - Боевой 19-й

— Но-о, поворачивайся, — покрикивал он на лошадь и помахивал кнутом.

Въехав на сельскую улицу, пустил лошадь шагом. Сам не зная чего, оробел. Надсадно ныло сердце. Казаков незаметно. Стало быть, ушли. С тревогой поглядывал Пашков на хаты. И казалось ему, что люди смотрят на него из окошек. Как его встретит Наталья, какие у нее новости, чем обрадует?

Но вот и хата. Афиноген открыл дверь и, согнувшись в три погибели под тяжестью мешка, кряхтя и сопя, внес в сенцы. Не медля ни минуты, поехал к Ми-тяевой хате за Натальей.

Но что такое? На двери висел большой незнакомый замок. «Чей же это? — Он потрогал его и задумался: — Где Наталья?»

— Дядь, — подбежала соседская девочка и скороговоркой сказала:— А Петра Васильевича Груздева казаки, как уходить, напослед, расстрелили. А тетка Натаха теперь у Арины на фатере.

— Чего ты мелешь?! — вскрикнул Афиноген.

Новости оказались настолько оглушительными, что

Афиноген вскочил на телегу и поехал к Арине Груздевой.

Беспокойно билось сердце, путались мысли.

Гибель Груздева не вызвала у Афиногена сожаления.

«Петруху прибрали — это к месту, — подумал он и оглянулся. — С уходом казаков Груздев пуще прежнего стал бы лютовать.А то хоть будет время оглянуться, пораздумать, чего делать.

Но с уходом казаков не скоро дождаться Митяя. Да жив ли он? .. О, боже!.. А это хорошо, что его, Афиногена, не было в эти дни, когда убили Груздева. Коснись дело — он в стороне...»

— Ну, че-ерт! — рванул он за вожжи, сворачивая к хате Груздева.

Арина глянула в окно и вздрогнула.

— Наташа! Никак свекор твой, Афиноген, приехал. Должно быть, за тобой. Дуняшка, выдь, голубонька, встрень.

— Ой, тетя Арина, — взмолилась Наталья. — Не пускай ты меня к нему. Прошу за ради бога. Нечего теперь мне делать у него. Пропаду я с тоски. Нету у меня боле никого на свете, кроме тебя. Я и к себе-то в хату не могу пойти, не то что к нему.

— Что ж теперь делать будем? Ведь он и по сию пору ничего не знает о Митяе?

— Нет.

Пашков вошел в хату.

— Здравствуй! — крикнул он и радостно бросился к невестке.

Наталью тронула искренность старика и стало немного жаль его. Она опустила голову и беззвучно заплакала. Старик смеялся, а по щекам у него бежали слезы.

— Ну, хорошо... не плачь... ну вот, встретились мы... жива, слава богу. Го-осподи милостивый, Ари-нушка, никак и у тебя беда стряслась, — притворно захныкал он, обращаясь к Груздевой.

Арина всхлипнула.

— Моя беда — мне больна. Ох и горько же! — простонала она, затем резким движением вытерла глаза и жестко сказала: — Ну, будет, Тимофеич. Раздевайся, садись. Придет небось наше время — разочтемся. Садись и ты, Наташа. Я за гущей для хлеба схожу к соседям, а вы тут потолкуйте, — она накинула на голову платок.

— Никуда не ходи! — испуганно остановила ее Наталья.

Наталья не хотела оставаться со свекром в этот час. Она не знала, как сказать ему о смерти Митяя и сынишки. С гибелью мальчика, как ей казалось, у нее рвалась родственная связь с Афиногеном Пашковым. Она предвидела, что он будет звать ее к себе хозяйствовать и вместе поджидать Митяя. Но она и раньше его не любила, а теперь он стал ей совсем чужим. Порыв жалости прошел.

Арина поняла Наталью. Она сняла платок и села на скамью, внимательно присматриваясь то к Наталье, то к Пашкову. Афиноген заметил, как худа и измождена стала Наталья. Его удивил ее строгий взгляд. Он понял, что в жизни ее произошло что-то непоправимо тяжелое, и боялся спросить. «Где ее дитя?» — подумал он и пошарил глазами по хате.

— А вну... внучек мой иде же? — осторожно задал он вопрос и снова обвел взглядом горницу.

Когда он спросил Наталью о ребенке, она вдруг почувствовала в себе силу не только ответить, но и рассказать во всех подробностях о своих невольных скитаниях. Она почувствовала, что у нее все перегорело, а что потеряно — невозвратимо. А у Афиногена нарастало ощущение душевного беспокойства, и он крепился как мог. Наталья прислонилась к столу, подперев голову руками, и глухо сказала:

— Выложу я тебе всю правду, Афиноген Тимофеевич. Нет у меня ни мужа, ни сына, а у тебя ни сына, ни внука...

Старик отшатнулся и оцепенел. Губы его дергались. Дрожащие пальцы бегали по бороде.