Михаил Булавин - Боевой 19-й

Наталья встала, судорожно потянулась и вытерла ладонями лицо. Затем, голосом смертельно уставшего человека, сказала:

— Тетя Арина, меня в сон клонит.

— Вот и пойдем, — обрадовалась Арина, — повечеряем. Я тебя молочком покормлю, и спи себе. Пойдем.

Она помогла Наталье собраться, вывела ее на улицу и накрепко закрыла хату.

В звездном небе плыл месяц, прорезая редкие облачка. Кое-где сидели люди. Их спокойный медлительный говор походил на монотонное жужжание. Около одной из хат Наталья услышала свое имя. Она вздрогнула и испуганно прижалась к Арине. Наталья вдруг поняла, что односельчане ее жалеют, и самой ей вдруг стало жаль себя необыкновенно. На минуту вспомнилось девичество, как что-то далекое. Она представила себя такою же, как тогда. И вновь послышались ей запахи полевых трав, вспомнилось, как такими теплыми вечерами, когда мирно сиял месяц в высоком небе, собиралась «улица». Девушки с радостным волнением встречают желанных. И все это осталось да-^ леко-далеко, такое чистое и дорогое.

— Пришли, — тихо обронила Арина и, толкнув вперед Мотьку, взяла за руку Наталью.

Та вошла в хату и остановилась в изумлении. Ее окружило трое ребятишек.

— Е-ер-кины! — всплеснула руками Наталья и бросилась к ним. — Дуняшка!.. Стешка... А я ведь себе взять их хотела...

— Во-от, милая! — обратилась Арина к Наталье. — Гляди-ка да радуйся. С ними горе, а без них вдвое. Человек не для себя родится — для людей. Вот гляди, куда я от них уйду, горемычных? Мотя пподверни-ка фитилек, — приказала она, — а потом сходи, родной, на погребицу, принеси молочка, а ты, Дуняша, собери-ка на стол.

Когда все сели ужинать, Арина с удовлетворением отметила, что Наталья с жадностью пьет молоко.

«Ничего, отойдет, отмякнет баба», — подумала она успокоенно. О своем горе она старалась не вспоминать, считая, что успеет наплакаться ночью в подушку.

— Ну, Натаха, пострадали мы, а теперь посмеемся. Стешка, ну-ка, дочушка, расскажи нам песенку, а я тебе ужо завтра лепешку испеку.

Девочка засунула в рот пальчик и, двигая босой ножонкой по скамье, опустила в смущении годовку.

Рано-рано поутру Пастушок ту-ру-ру-ру,

А коровки вслед ему Затянули му-му-му.

Она лепетала, коверкая и не выговаривая слова, и от этого песенка становилась смешной и по-своему прекрасной. Подергав носиком, девочка глянула исподлобья на слушателей и, встретив ласковые улыбки, уже смелее закончила:

Вы, коровушки, ступайте В чисто поле погуляйте,

Приходите вечерком,

Вечерком да с молочком.

— Ой, как хо-ро-шо-то!'—засмеялась Арина. — Завтра наша «мумка» опять придет вечерком и девочке принесет молочка.

Глядя на ребятишек, на добродушное лицо Арины, Наталья повеселела. Ее трогало и умиротворяло каждое слово, каждая улыбка. Она не могла выразить того светлого ощущения, которое охватило ее, и только устало улыбалась.

Арина постелила на полу, всем в ряд, уложила Наталью и ребятишек спать, а сама, потушив свет, долго сидела с вязаньем у залитого лунным светом окошка и щелкала спицами.

II

Старик Афиноген Пашков, узнав о пропаже Натальи, всполошился. В поисках ее он за несколько дней объездил окрестные деревни и села, но безрезультатно. Перед самым возвращением Натальи он поехал к своему старому приятелю мельнику Ефиму Терентьевичу Турусову, захватив с собой для помола мешок пшеницы.

«Может быть, там окажется, или какой слух будет о ней, — думал он, — человек ведь не иголка, Должен найтись либо живым, либо мертвым».

Мельник долго не отпускал Афиногена домой и все время осторожно советовался, допытывался и расспрашивал, как тот думает о той или о другой власти, кто одержит верх, и как оно вообще-то будет, если победят те или другие.

Перед отъездом Пашкова мельничиха приготовила яичницу, блины со сметаной, зажарида кусок баранины.

Мельник принес бутылку самогона и, ставя на стол, самодовольно сказал:

— Живем, слава те богу, справно, хотя кругом война да разорение. Уберег нас господь. Только надолго ли? Незнамо, как еще повернется, с какой стороны напасти ждать. Все добро и по сию пору хороним. Вот казаки собираются уходить.

— К чему бы это? — не скрывая тревоги, спросил Пашков.