Артем Драбкин - Я дрался на Т-34. Обе книги одним томом

На Сандомире пришло пополнение, все с 1926 года рождения, сидим вечером в широком кругу у костра, и один сержант, из новых, мне заявляет с ухмылкой: «Все твои Ташкент оккупировали, один ты, дурак, на фронте торчишь». Я еще не успел подумать, что ему ответить, как мой товарищ, кубанский казак Володя Текушин, потащил этого сержанта в сторону, мол, пойдем, поговорим. Через минуту сержант вернулся и извинился передо мной. Я сказал ему, что все в порядке, земляк, конечно, забудем, но ты лучше язык попридержи, а то вон напротив тебя сидят Шахнович и Троянкер, и если ты им такое скажешь, то у них с тобой разговор будет короткий. Тут появляется Ваня Иванов, наш татарин, которому русское имя и фамилию дали в детдоме, и говорит этому сержанту: «Еще раз только что-нибудь такое вякни…»

– Такая вещь, как боязнь «фаустников», была в батальоне?

– Получить от немцев фаустпатрон в борт боялись все танкисты, я думаю, что исключения не было. Для нас «фаусты» были как бич божий. В Губине против нас воевали истребители танков, вооруженные исключительно фаустпатронами, украинцы – предатели, остатки дивизии «Галичина». Действовали они смело, да еще кричали нам из-за завалов: «Мы вам здесь зробим Сталинград!»

– Давайте перейдем к «общим и бытовым» вопросам. Как кормили танкистов?

– Снабжение у танкистов всегда было хорошим. И конечно же, продуктовые трофеи были для нас дополнительным пайком. В Германии все подвалы были набиты продуктами и мешками с мукой. Как где остановимся, сразу достаем сковородку и печем блины или оладьи. А танковые НЗ съедали всегда еще до боев – а вдруг мы сгорим, так зачем добру пропадать?

– Трофеи для Вас были важным стимулом?

– Скорее всего, нет. Мечтал иметь фотоаппарат, но мне такой трофей так и не попался. Когда демобилизовался в 1947 году, то мне вручили на складе итальянское пальто на меху, при этом кладовщики сказали, что это из немецких «лагерных» запасов, мол, когда немцы в концлагеря людей со всей Европы свозили, то забирали у них всю хорошую одежду и складировали. Наверное, это пальто было именно такого «происхождения», ведь мы тогда находились рядом с бывшим концлагерем Заксенхаузен. Что еще привез? Как сувенир – одну ложку и одну вилку, взял из сервиза. В Германии зашел в пустой особняк. На столе куча дерьма, зеркала постреляны, верный знак того, что пехота уже прошла. Открыл комод, а там в коробке столовый сервиз, вот и взял на память по одному предмету. А серьезных трофеев не привез, тогда о них вообще не думал, да и чужое брать… было как-то совестно. Кстати, когда мы шли к Праге, то на дороге стояли специальные команды и скидывали с танков и машин, прямо в кучу, в кювет, все притороченные и привязанные узлы и чемоданы с трофеями. При этом еще нас материли: «Вы, б…, воевать собрались или в обозе служите?!» Единственное, о чем жалею, что не привез с войны, так это охотничье ружье. Знал бы, что после войны охота станет моей страстью, так обязательно бы нашел хорошее охотничье оружие.

– Любили охотиться?

– Да. После войны жил в Чернигове и часто ходил на охоту. Конечно, у нас не сибирская тайга, но на кабана, зайца и лису охота была знатная. У меня было немецкое ружье «зауэр» – «три кольца» и охотничья собака – медалистка, породы фокстерьер, получившая на выставках восемь медалей. Много раз ездил на охоту к Синилову, он жил неподалеку от меня, в Лоевском районе, в Белоруссии. Синилов после войны вернулся к себе на Гомельщину, работал в сельпо, потом инструктором райкома, так у них там в лесах и серьезная живность водилась. Вместе с бывшим механиком-водителем, моим добрым фронтовым товарищем, мы и ходили на охоту. А после «сидели за литром» и вспоминали тех, кто сгорел в танках, на боевом пути нашей 111-й ТБр от Буга до Праги…Вспоминали свою фронтовую молодость…

– Отношения с германским гражданским населением?

– В Германии мы, танкисты, вели себя корректно, насилия почти не было.

Просто нас еще в Польше «отдрессировали» показательными расстрелами. Пример…

Три танкиста из 175-й бригады хорошо выпили и стали бродить по полю, где работали полячки. Они там по пьянке сильно пошумели, цеплялись к полячкам, с кем-то подрались, но никого из женщин так и не тронули. Но ребята просто «попали под раздачу». Видимо, нашим корпусным смершевцам как раз в этот период позарез была нужна «показательная жертва» в воспитательных целях. Их, всех троих, арестовали и судили в трибунале, «пришили» – попытку к насилию. И только «за попытку» приговорили к расстрелу. Мы тогда стояли на Сандомире, и нас машинами привезли к месту исполнения приговора, построили «покоем», вывели ребят на центр, зачитали приговор, и отделение автоматчиков этих трех ребят расстреляло. Потом еще комендант штаба бригады каждому расстрелянному сделал «проверочный» выстрел в голову…