Борис Орлов - Судьба — солдатская

За постройками на летном поле в нескольких местах поднимались языки пламени. В просветах за деревьями виднелись взлетающие поодиночке прямо со стоянок истребители. Нескольким уже удалось подняться, и они ввязывались в бой с немецким прикрытием. Но большую часть самолетов немецкие истребители расстреливали, когда те еще были на разбеге или только отрывались от земли. «Своих бы прикрыл сперва», — жалостливо подумал Петр, наблюдая за ястребком, который гнался за немецким бомбардировщиком… Потом Петр видел, как, охваченный пламенем, немецкий самолет пошел вниз. За ним распускался клубящийся черный хвост дыма. Чеботарев замахал кулаком:

— Ладом их, паразитов! Ладом!

К нему неумело, на четвереньках, подполз Буров.

— А что же это мы-то не стреляем, а? — спросил он у Петра, будто у товарища.

— Мы? — сказал Петр. — А куда же стрелять? Далеко, не достанем.

По цепи приказали лежать — с юго-востока шла новая группа вражеских самолетов. Шла, казалось, на город. Петр, прижимаясь к земле, поглядывал на машины с черными, в желтых обводьях, крестами и вдруг, вспомнив о Вале, ужаснулся.

По самолетам все время били зенитки. Но самолеты продолжали держаться в строю, похожем на журавлиный клин. Лишь когда два наших истребителя атаковали их, строй дрогнул. Было видно, как рвались беспорядочно сбрасываемые бомбы левее нефтебазы и у вокзала. Рвались. Но у Петра не было уже страха. Была только боль, боль за близких, за терзаемую родную землю, и ударял в нос незнакомый, горький запах взрывчатки — запах войны.

В понедельник Валя пошла в военкомат. Не без робости открыла она дверь и вошла в прокуренный, переполненный людьми коридор. На красном полотнище жирными белыми буквами, не потерявшими свежести, было написано: «Ответим на удар врага тройным сокрушительным ударом!» Какой-то военный остановился возле ребят, толпившихся у дверей без надписи, и, явно недовольный, спросил у них:

— Вы с повестками? По мобилизации?.. Без повесток? Так что же вы топчетесь тут?! Работать мешаете! Шли бы домой. Понадобитесь, сами вызовем.

Валя вздохнула. «Гонят, — подумала с горечью она и обратила внимание на юношу, лицо которого было ей знакомо. — Где же я его видела?» Наконец вспомнила: перед сквером, у столба с репродуктором, когда вчера выступал Молотов с заявлением правительства о начале войны.

Это было на проспекте. Перед рупором собралась толпа. Слова тонули в томительной тишине. Люди, встревоженные трагической вестью, перестали, казалось Вале, совсем дышать… Когда радио смолкло, стоявший рядом мужчина горько вздохнул. А парень — тот самый юноша, которого она сейчас увидела в военкомате, — вдруг высоко подбросил кепку и, сверкнув глазами, с бесшабашной удалью выкрикнул: «Даешь Отечественную! Разомнем косточки!» Пожилой мужчина сурово посмотрел на парня и, осуждающе покачав головой, тихо проговорил почти над Валиным ухом: «Комедиант! Чему радоваться? Это же… трагедия!» И слова его остались для Морозовой непонятными.

Валя несколько раз прошла туда и обратно по коридору. Украдкой еще раз оглядела парня, подумала: «Тоже мне — трагедия… Что нам теперь — носы повесить? Воевать пойдем!»

Взявшись за ручку какой-то двери, Валя вдруг почувствовала, что робеет. Пересиливая эту непонятную ей робость, она все-таки вошла в комнату и остановилась перед столом, за которым сидел молоденький лейтенант. Он сосредоточенно просматривал какие-то бумаги и долго не обращал на нее внимания. Потом поднял утомленные глаза и неожиданно улыбнулся. Пригласил сесть. Слушая Валю, лейтенант украдкой разглядывал ее. Когда она замолчала, он вежливо произнес:

— Девушка, я лично ценю ваш патриотизм, но… Сами посудите, если мы займемся сейчас добровольцами, а их у нас тьма, когда же нам работать? А потом… вы же должны знать: женщин у нас в армию не берут. Что ж, что вы учились в Осоавиахиме!.. Возникнет необходимость, будете работать здесь, в тылу… но это — если возникнет. — И ласково улыбнулся: — К нам все приходят и говорят так, будто мы век собрались воевать с Гитлером. Поверьте, у нас сил хватит без вас, женщин. Вот войска подтянем и ударим.

Лейтенант поднялся, дав этим понять, что разговор окончен.

После военкомата улица ослепила ее светом. Бросились в глаза тяжелые стены Солодежни, а с нею охватили и воспоминания о Петре. Валя даже будто вновь ощутила и тот первый его боязливый поцелуй… Но это радостное прошлое проскользнуло в памяти мимолетно — реальность взяла свое.