Борис Орлов - Судьба — солдатская

— Крест мне не ставь, — услышал Петр. — Бога… нет. Был бы, так уберег и Сашеньку, и жену… Ничем мы перед ним не виноваты, ничем! — А через некоторое время добавил: — И на Захара Лукьяновича не дал бы руку наложить.

Было холодно. И Чеботарев, боясь простудить Момойкина, сказал с теплыми, просящими нотками в голосе:

— Ну, хватит? Холодно.

— Да, хватит… — поддержала его сестра.

Они подняли Георгия Николаевича с бревна и понесли в землянку. Когда укладывали его на нары, он проговорил:

— Смерти я не боюсь. Очистился я и перед людьми, и перед совестью, — и поднял на Петра ввалившиеся, горевшие жаром глаза. — Знать бы вот только, победим ли?..

— Победим! — прошептал Петр и увидел, что глаза Георгия Николаевича слезятся, а посиневшие тонкие, как ниточки, губы вздрагивают.

Чеботареву по-сыновьи жалко стало Момойкина. Глаза его тоже повлажнели. Чтобы не выказать своей слабости, он отвернулся и, стараясь придать голосу строгость, проговорил:

— Поспи… Легче будет… Ничего… поправишься. Рана не такая уж тяжелая, — чтобы подбодрить его, улыбнулся. — Еще поправишься и не одному фашисту голову своротишь.

Когда Георгий Николаевич прикрыл глаза, Петр пошел из землянки. Думал: «Молоком бы тебя парным попоить». Но молока, понимал он, не достать. О каком молоке речь, когда почти все запасы продовольствия остались в прежнем лагере и нечем кормить людей. Даже больным и раненым не могли дать вволю хлеба без суррогата. Голод надвигался на отряды, и негде было взять продуктов: гитлеровцы подчистую ограбили крестьян и по деревням самим нечем стало кормить даже детей.

Чеботарев перестал думать о Момойкине.

С месяц как эти места захватили гитлеровцы, а в леса хлынули целыми деревнями крестьяне. Они создавали свои отряды. Просились и в действующие. Им объясняли, что на всех оружия нет, нечем кормиться будет, трудно станет, наконец, укрыть такое войско от рыскавших карателей. Но люди ничего не хотели понимать, и их брали. Шли такие люди и к лужанам. Отряд Бати за эти дни вырос и стал больше, чем был до наскока гитлеровцев. По рекомендации Бати Чеботарева назначили командиром взвода вооруженных в основном ружьями крестьян. Многие из них никогда не держали в руках винтовки. Как же было сделать в этих условиях из них солдат?

Вот об этом и думал Чеботарев, идя к землянкам своего взвода.

Мужики его ждали. Одетые кто во что горазд, а в общем в крестьянское, теплое, они посмеивались. Подойдя к ним, Петр спросил, о чем это они.

Рябоватый шустрый мужичок, лукаво посмотрев на Чеботарева, ответил:

— А так, исторею смешную про фрицев узнали…

Чеботарев построил взвод и повел на поляну за землянками. Там он до обеда учил их военным хитростям…

Момойкин скончался на следующий день.

Чеботарев похоронил его, как просил он, у братской могилы: с бокового ската сняли дерн, вырыли яму и положили туда тело, прикрыли его сверху старым полупальто хозяина, а потом засыпали вынутой землей и заложили снятым дерном.

После похорон Чеботареву будто перестало чего-то хватать. На дню он раза четыре подходил к тому месту, где был похоронен Момойкин.

Вечером, придя в землянку, Петр лег на нары. От пустого места рядом, где до ранения спал Момойкин, веяло могильным холодом. Чеботарев поднялся. Долго сидел, уставившись в темную сырую стену землянки. Машинально сунул руку в карман брюк и, наткнувшись на записную книжку гитлеровца, смертельно ранившего Момойкина, тер ее кожаные корочки сухими жесткими пальцами. В книжечке лежало письмо от Вали — то, которое он получил еще в первом лагере лужан. Положил Петр туда письмо, чтобы не истиралось. Решив перечитать его, он поднялся и подошел к столу, на котором тускло горела коптилка — плавающий фитиль в блюдечке с маслом. Раскрыл книжечку. На первой странице была приклеена фотография немецкого офицера в форме эсэсовца. Чеботарев вперился в нее, и в чертах гитлеровца почудилось ему что-то знакомое. Петр поднес книжечку почти к самому огню, и вдруг глаза его вспыхнули лютой радостью.

— Так это ты, шкура?! — выдохнул он.

Петр смотрел на лицо гитлеровца и, силясь что-то сказать еще, безмолвно шевелил вздрагивавшими губами, и вспомнил Зоммера, которого душил Закобуня, а спина не переставала ощущать, как больно впиваются в нее… комелечки, как отдаются во всем теле удары сырой, тяжелой хворостины по плечам, по груди…

Глаза Фасбиндера поглядывали в торжествующие, пылающие радостью отмщения глаза Чеботарева благодушно, с налетом надменности и хладнокровия.