Борис Орлов - Судьба — солдатская

Чеботарев торопливо прощупал у всадника, который показался ему мертвым, карманы. «Может, какие важные документы есть», — засовывая себе в карман записную книжечку гитлеровца, подумал он и пошарил в нагрудном кармане. Не найдя больше ничего, Петр тревожно осмотрелся по сторонам. Но вокруг никого не было — ускакавшие вперед гитлеровцы приняли, очевидно, выстрел Момойкина за выстрел этого всадника. За можжевельником, в елях, поджидал хозяина конь. Надо было уходить. Взяв пулемет, Чеботарев поглядел на Момойкина и не узнал его.

Глаза Георгия Николаевича округлились и горели дикой мстительной радостью. Их взгляд впивался в лицо прикрывшего веки гитлеровца. Момойкин беззвучно смеялся и еле слышно шептал:

— Это ж тот… тот… — Момойкин, сунув руку за голенище сапога, нащупал ручку кованого ножа, вынул его, посмотрел на Петра. — Не мечтал даже встретить! — сказал он, радуясь, как ребенок. — Я бы его в темноте узнал. — И к гитлеровцу: — Я сердце тебе вырежу, пока ты совсем не сдох… Все муки примешь за всех: за Сашеньку… за Наденьку мою, голубушку…

Глаза гитлеровца открылись и испуганно уставились на Момойкина. Побелевшими губами он зашептал что-то по-немецки. Петр не понял, узнал он или нет Георгия Николаевича, только видел, как на длинной шее немца сильно запульсировала жилка.

— Ну, вспомнил?.. Узнаешь?.. — рванув свободной рукой борт охотничьей куртки гитлеровца, угрожающе прохрипел Момойкин. — Я сердце тебе вырежу. И не притворяйся, по-русски говори со мной.

Чеботарев, нацелив пулемет в голову гитлеровца, озирался по сторонам и лихорадочно искал решения.

— Не знаю я тебя, — поерзав под Момойкиным, сказал по-русски немец и посмотрел на Чеботарева. — Заплачу́. Сколько запросите, дам все.

— Нет у тебя ничего такого расплатиться со мной по справедливости! — прошипел, намереваясь и впрямь резать ему грудь, Момойкин. — Золото, оно тоже не всегда покупает… Я вот сердце… посмотрю, есть ли оно у тебя. Такие, как… — Георгий Николаевич не договорил: гитлеровец, незаметно вытянув вальтер из заднего брючного кармана, о котором при обыске Чеботарев забыл, выстрелил в Момойкина.

Вслед за выстрелом немца почти тут же захлебывающейся дрожью разразился пулемет Чеботарева. Но выстрелов своих Петр не слышал. Он только видел, как пули кромсают голову врага и валится, выпустив из руки занесенный над грудью всадника нож, Георгий Николаевич.

Момойкин не упал, удержался. Схватившись рукой за рану где-то в спине, растерянно посмотрел на Чеботарева.

Конь убитого гитлеровца все так же стоял между елями, поджидая хозяина, а за поляной, скучившись, тревожно вертели головами всадники. Один из них, заметив в елях коня, показал на него рукой с автоматом, и они, рассыпаясь, помчались к нему. Чеботарев понял: столкновения не избежать. Взглянув на корчившегося от боли Момойкина, он кинулся к старому, обросшему мхом пню и, воткнув в него сошки пулемета, приготовился стрелять.

Петр целился в мчащегося впереди других гитлеровца, ждал, когда он станет ближе, чтобы можно было наверняка сразить его, и думал только о том, что силы неравные и придется погибнуть здесь попусту. Батя, решил он, ввязываться не станет и где-то уже далеко отсюда ведет бойцов к цели. Но в это время слева раздалось четыре винтовочных выстрела, и всадник, которого держал на мушке Чеботарев, откинувшись на спину, вывалился из седла. «Наши», мелькнула у Петра мысль, и он, взяв на мушку соседнего всадника, дал по нему очередь.

Всадники заметались по поляне. Сориентировавшись, кинулись в лес.

Подбежавший к Чеботареву Семен махнул шляпой по направлению, где находился с бойцами Батя, и сказал:

— Быстро! Побежали!

Чеботарев посмотрел на Момойкина, который уже сидел на земле, привалившись к трупу гитлеровца. Подскочив к нему, он спросил:

— Идти-то можешь?

— Оставь меня… тут, — проронил Георгий Николаевич. — Кончен я.

Чеботарев с Семеном подхватили Момойкина под руки и поволокли через поляну.

— Ты не раскисай! — говорил ему Петр. — Поправишься. — И думал сразу обо всем: организуют ли немцы погоню; куда теперь поведет их Батя? Силился вспомнить фамилию эсэсовца, который казнил сына Момойкина, о чем ему рассказывала еще Валя…

А Батя, когда наскоро перевязали самодельным бинтом из простыни Момойкина, повел группу обратно, к речке. Торопились. Георгия Николаевича пришлось нести. Войдя в воду, пошли по илистому дну речки влево, а потом по ее берегу. Когда речка выбежала из леса на простор и далеко показалась деревня, остановились…