Сьон Сигурдссон - Скугга-Бальдур

— Мы можем подискутировать, — осторожно предложил священник.

— И о чем же мы можем дискутировать? — спросила лисица.

— Об электричестве! — бухнул священник.

Та уставилась на него, как на идиота:

— Ты и вправду думаешь, что дикий горный зверь что-то смыслит в электричестве? Ну ты даешь!

Однако сьере Бальдуру уж очень хотелось настоять на своем, и он предложил самке отгадать загадку: если отгадает, то может сама выбирать предмет для дискуссии, а нет — то и будут они дискутировать об электричестве. Лисица поддалась:

— Ладно, загадывай…

— Хоть плотью я не наделен, но с громким звуком я рожден!

Лисица задумалась — уж слишком надолго, как показалось священнику, но он не сказал ни слова — не осмелился ее вспугнуть. И та, наконец, сдалась.

— Сдаешься? — священник засмеялся над глупостью зверя. — Это ж пердёж!

И он себе в подтверждение выпустил газ.

— Чего и следовало ожидать! — сухо констатировала лисица. — Ну, давай уж, валяй об этом своем электричестве.

По-правильному дискуссия об электричестве должна была состояться в другом месте — куда поблагородней этой каменной дыры в ледниковой заднице. Дела обстояли так, что сьера Бальдур был ангажирован в Рейкьявик держать речь о предмете своего интереса на объявленном и открытом собрании. Там он намеревался оспорить какого-то канадского исландца, приехавшего проповедовать своим бывшим соотечественникам благую весть Эдисона. Если бы лавина не прихватила его с собой, то святой отец добрался бы до своего дома на хуторе Дальботн уже на следующее утро после лисьей охоты. Дома он бы наложил завершающие штрихи на свою речь, а по прошествии еще четырех дней, в полдень 15 января, прибыл бы в град стольный, где вечером того же дня подтер бы себе задницу своими оппонентами. По всем подсчетам собрание состоялось три дня назад, так что препирательства с лисицей были в какой-то степени компенсацией его потере.

Итак, священник принялся излагать зверю свои религиозные взгляды, а против электричества у него были аргументы как раз теологического свойства. Взгляды эти были самые что ни на есть новосовременнейшие, потому что сьера Бальдур Скуггасон верил в Бога материального, из самого себя сотворенного, и что был тот и видим, и осязаем. («Сравни: Что человеку снег, то Господу дождик»)…

Священник, следовательно, никак не мог согласиться с тем, что электричество, возникающее от трения мельчайших частиц мироздания, тех самых, из которых составлено само божественное недро, будет проведено по проводам и кабелям куда попало, на всякие фабрики, где будут им пользоваться для толкания машин, выплевывающих из себя, например, мясные котлеты. Ну или какую-нибудь там горчицу.

И что же на это ответила лиса?

А лиса решила оспорить святого отца его же аргументами:

— Но если электричество есть матерьял строительный вселенной, а свет — проявление оного («Сравни: как в первой книге Моисеевой»), то и выходит, что сам Бог есть существо из света. Хотя мы, может, и не видим этого невооруженным-то взглядом, как обстоит, например, с этой черной скалой, что нас здесь окружает… Да… И разве нельзя тогда сказать, что на самом-то деле существует лишь одна всемировая церковная миссия — это провести Бога по электропроводам в дома и даже осветить им целые города — ne pas? [9] Не так ли? (искаж. франц.)

Она вопрошающе посмотрела на священника, но тот молчал. Тогда самка решила пришпилить свой аргумент получше:

— Распространение электроэнергии должно быть весьма угодно церкви и ее служителям, раз это сам Всевышний сияет в лампочках!

Сьера Бальдур опять ничего не ответил. Означало ли это, что она приперла его к стенке? Вовсе нет! Лисица не заметила, что, пока она говорила, священник вытащил из чехла нож и спрятал его в той руке, которая была поближе к пещерной стене.

Затем он ласково спросил:

— А что, голубушка, ты полагаешь, сияние из этих твоих электролампочек способно проникнуть в душу человеческую?

И прежде чем она успела ему ответить, сьера Бальдур одним махом по рукоять вонзил в грудь лисицы нож.

Он приподнял лису на лезвии ножа и заглянул в ее потускневшие глаза. Зрачки подернулись пленкой, словно горные озерка в первые зимние заморозки, но сьера Бальдур видел только одно: наконец-то она сдохла по-настоящему.

Лисье тело безжизненно свисало вниз, и сьера Бальдур заметил, как ее шкура странно отставала от мяса. Так обычно бывает с заговоренным зверьем, а еще с той ночи, когда она играла с его рассудком, разделясь на четыре разные лисы́, он заподозрил, что так оно и есть — она вредительница, подосланная ему чьим-то колдовством. Однако же хитрая уловка священника заманить ее в разговор сработала. Тот, кто заговорил лисицу, поступил неосторожно — слишком много от самого себя вложил в нее и нечаянно через нее «проговорился». Французское словечко, оброненное лисой в конце аргументов о светогороде, выдало ее с головой. И у священника теперь не осталось ни малейшего сомнения — он точно знал, кто наслал на него эту чертову шельму.