Иван Охлобыстин - Песни созвездия Гончих Псов (сборник)

– Как спалось? – угодливо поинтересовался главный бухгалтер.

– Так хорошо я спала только на практике после третьего курса, – улыбнулась Чугунова. – Полночи с тремя однокурсниками портвейн «Три топора» пили и «Блэк Саббат» слушали, как уснула, не помню, но отдохнула за всю предыдущую жизнь.

– Значит ли это?.. – продолжил допытываться бессовестный Ефим Михайлович.

– Это ничего не значит, – перебила его Белла Леонтьевна, – ничего относящегося к нашему делу.

– Получается… – приуныл Раппопорт.

– Получается, что уже получилось, и надо с этим жить, – закончила за него женщина. – Официально звучит так – принимаем объект. Недостатков при строительстве не выявлено.

– Ура! – не сдержал эмоций Жора.

Под началом мудрой женщины руководящий состав Усть-Куломска провел кратковременное совещание, с результатами которого рабочий коллектив и гостей ознакомил Рюриков.

– Господа! – сияя от счастья, сообщил начальник планового отдела с трибуны у гостевой избы. – Труд каждого из нас бесценен, потому что мы вкладываем в свой труд душу. Самое главное, что мы можем передать своим детям, – это нашу способность любить то, что мы делаем. Выездной производственной сессией принято решение провести церемонию награждения товарища Прокопенчука орденом «За заслуги перед Отечеством» на первом километре легендарной Усть-Куломской дороги. Как метко ее называют в народе – «Дорога в бескрайнее будущее», ДВББ – короче говоря. Уэлком на объект.

Прокопенчук лично отворотил одну рельсу, потом ее закрепил на месте, что и сняли на фотоаппараты и одну кинокамеру представители прессы. Пока Николай Анатольевич бегал домой, чтобы переодеться в новый костюм с уже провинченной на лацкане дырочкой под орден, Жора трижды нырял в пруд у гостевой избы, играл мускулатурой и скалил свои отличные от природы зубы.

Потом вернулся Прокопенчук и получил под грохот аплодисментов орден. Вообще, все было сердечно и демократично.

Чугунова молча просидела рядом с Литвиненко всю торжественную часть, и лишь перед тем, как под вечер отправиться в свою машину, спросила:

– Неужели вы, Юлий Иванович, ко всем людям так обстоятельно относитесь?

– Имею я уважение к человеческой природе. Каждый человек в нашем демократическом обществе достоин счастья, – признался Литвиненко, – иначе страну захлестнет тирания.

– Настоящий вы руководитель, не бумажный, и мужчина настоящий, таких сейчас не делают, вам можно любые дороги строить, даже те, которые никуда не ведут, – как-то совсем по-доброму констатировала Белла Леонтьевна и скрылась в салоне «мерседеса».

Вслед за ней уехали представители краевого инвестора, а потом и все остальные.

Усть-куломчане тоже ненадолго засиделись за праздничными столами, потому что и покушали, и выпили уже на год вперед. Вскоре остались только Литвиненко, Раппопорт, Жора и Прокопенчук.

– Я пошел, – поглаживая ладонью мерцающий на лацкане орден, сказал последний. – Спать надо, завтра работа. Дорога не ждет. Потом отдохнем. Надо бы к агроному заглянуть, душу счастьем размочить. Агроном свой в астрале.

– Согласен, – поддержал его Жора, поднимаясь из-за стола. – Работать надо.

– Я вас умоляю! Какая работа! Хотя, с другой стороны, мне бухгалтерию по последнему кварталу закрывать надо, – поддакнул им Ефим Михайлович и тронул Юлия Ивановича за плечо: – Идемте?

– Я, пожалуй, еще посижу, – отказался Литвиненко.

– Ну, глядите, притомился я от побед, – ковыляя прочь, устало вздохнул Раппопорт. – Кстати, летчик ваш, Ваня Бахов, исчез, бабы говорят, слился с рассветом. Как это понимать, я не знаю, но пса баховского, Карлоса, я к себе забрал.

Юлий Иванович действительно посидел какое-то время, потом поднялся, и отчего-то ноги сами понесли директора к новой узкоколейке. Он довольно долго шел по ней, не обращая внимания на темные массивы деревьев с обеих сторон. В рельсах отражалась полная луна, а теплый майский ветер ласкал кроны корабельных сосен, в сумраке которых молодые совы устраивали свою личную жизнь.

Наконец директор устал и присел на рельс. Перед ним лежала дорога, прекрасная и бессмысленная, как вся его жизнь, исполненная подвигов и пустых отчетностей.

Юлию Ивановичу неожиданно показалось, что он что-то слышит. Нет, он не ошибся: далеко-далеко, в бездне теплой тайги звучал прекрасный голос. Он пел об одиночестве и любви.

Литвиненко закрыл глаза и весь обратился в слух.