Игорь Редин - Синий роман

– Что именно тебя интересует? Бельё, дождь или радуга? – баба (в смысле женщина, а не старушка) Яга извлекла из ниоткуда пенсне и водрузила его на свою переносицу.

– Всё.

– Это ты.

– ??? – спросил я.

– Видишь ли, твоё существование, – она так и сказала: существование, а не жизнь, – как это бельё. И оно не высохнет, пока идёт дождь. А радуга говорит о том, что что-то в тебе изменилось и, причём, в лучшую сторону.

Я хотел спросить её о том, что…, но зазвонил телефон. Это была она. Вообще-то, "она" надо бы написать с большой буквы, но я её давно уже схавал. Самая обычная и, при этом, довольно редкостная стерва. Радуга исчезла. Её, словно не бывало. Я вообще не знаю такого слова: РАДУГА. Интересно, почему я до сих пор с ней общаюсь? Наверное, это тоска по тем временам, когда я считал, что главное в женщине – ноги, попка, грудь и смазливое личико. С того времени в моих предпочтениях мало что изменилось, и я до сих пор считаю, что главное в женщине – это ноги, попка, грудь и смазливое личико. Но иногда хочется просто поговорить. А о чём можно разговаривать пусть с изящной, но задницей?

Подумав, что мешает, баба Яга ушла. Не прощаясь. Эта воспитанная женщина не по-товарищески оставила меня одного на растерзание телефонному монстру. Монстр о чём-то рассказывал, спрашивал и даже пытался требовать, но с меня, как с водоплавающей домашней птицы вода. Где сядешь, там и слезешь.

Просочившись сквозь замёрзшее окно, в мою комнату влетели два огромных попугая. Попугали меня своей боевой раскраской и улетели. Я позвонил в справочную службу и спросил: что бы это значило? Упитанные буквы – полная противоположность их хозяину – с трудом пробирались сквозь решето телефонной трубки.

На том конце провода, ограниченный огранкой огромный организм луны органично граничил с границей горизонта, в гордости которого грезило безграничное солнце.

Обрывок газеты.

Пришёл Алик, снял обувь и прошёл на кухню. В отличие от ног, глаза его были обуты в солнцезащитные очки.

– К чему яйца чешутся? – озадачил я его.

– К деньгам.

– Не, – не согласился я, – если бы они чесались к деньгам, я бы давно уже слыл миллионером.

– Тогда попробуй их помыть.

– Ты чего это в очках? – ну, ни дать, ни взять, дипломат. Как лихо я ушёл от его оскорбительного совета?!

– Да солнце сегодня у тебя какое-то безграничное, – он снял очки, сунул их в карман. Спросил: – А куда пропал Костик? – Извлёк из своей рабочей сумки два портвейна. Затем посмотрел на них, словно квадрат на Малевича и, сказав: – Нет. Сначала кофе, – убрал их под стол.

– Был дома.

– У Иваны или у себя?

– Там или там, – я поставил турку с кофе на огонь. – А что случилось?

– Работа для него есть, – деловито ответил Алик, – Надо написать несколько слоганов для нашей фирмы, – и, чтобы подтвердить серьёзность своих намерений, многозначительно произнёс: – шеф башляет.

– Позвони ему, – предложил я и, вспомнив, что давно самого его не видел, спросил: – А ты где пропадал?

– В Мелитополе, – ответил он и, не дожидаясь кофе, полез под стол за портвейном.

– А что ты там забыл?

– Мисхорского.

– Он что, там?

– Да хрен его знает, где он. Туда приехали вместе, – Алик открыл бутылку, наполнил стаканы и, произнеся, как тост: – возвращался я, слава богу, один, – незамедлительно выпил.

– Аминь, – сказал я и с удовольствием последовал его примеру.

– А ты сам-то где был? – он забрался в карман, вытащил оттуда пачку сигарет, положил её на стол и продолжил: – я к тебе вчера заходил, а…

– У мамы, – не дал я ему закончить, – решил проведать старушку.

– Ну, и как?

– Никак.

– Опять поругались?

– Я не пойму, что ей от меня надо?

– Внуков, – ответил Алик. В этом толк он знает.

– Ей что, Маринкиных детей не хватает?

– Дети Марины – не твои дети, – философично произнёс он, а потом спросил: – а, что с твоими руками?

– А, что с ними? – я посмотрел на свои руки.

Всё это так же странно, как смотреть на воду. Моя кожа, огромными снежными лохмотьями, стала покидать меня перед самым Новым годом. Обычно это происходило на яблочный спас.

В краю, где никто и никогда не видел Луны, из спасённых яблок делали сидр, разбавляли его самогоном и, добавив (для голоса) сушёных лягушачьих пенисов, пили. Потом молчали. Молчали до тех пор, пока кто-нибудь не отыскивал на дне колодца Полярную Звезду. Но новорожденный ребёнок, зачатый последним поэтом виноградно-целлофановой эпохи, сказал: