Эдуард Беспяткин - Малиновый звон

В квартирке хозяюшки Вали было всегда тепло, накурено и бегали собаки. На шкафу неизменно спал огромный полосатый кот. Вот сюда-то мы и зарулили, прихватив пожрать и выпить в магазине экономического класса «Дубинка». Залаяли собаки, засуетилась хозяйка Валя. Сам Ибанов сидел за компьютером и лепил фальшивые документы на какого-то Арукяна – иногда завхоз брал работу на дом.

Мы вывалили на стол пищевые продукты и бухло. Журналист Якин, как обычно, сморщил нос от запаха псины.

– Ибанов, вы бы хоть проветривали хату иногда, – заныл он.

– Кому не нравится – идут на хуй, – чётко ответил завхоз.

– У нас гость из Заира, неудобно…

Ибанов, как бойцовский петух, наклонил голову, окинул негра опытным взглядом и чихнул. Брызги полетели на клавиатуру. Завхоз утёр нос, протянул костлявую руку и представился:

– Ибанов.

Негр, заулыбался ещё шире. Видать, у них в Заире запахом никого не удивишь.

– Зуаб, билять, – ответил он и пожал протянутую руку.

В это время хозяйка Валя накрывала на стол. Ей помогал снабженец Тухленко, подпизживая обрезки салями. Грохотов разлегся на диване и включил телевизор. На экране поздравляли мэра, но это был ещё утренний выпуск. Показали бы его ночным выпуском! Мы с Якиным открыли бутылку «хлебной» и разлили по стаканам.

О, как я люблю стаканы! Те самые столовские стаканы с монументальными гранями. Всё богемское стекло шло бы на хуй супротив этой посуды. Стаканом не ошибёшься в дозировке. Стаканом можно переебать по лбу злослова или какого-нибудь снабженца. Стаканом, наконец, можно просто гордиться как символом ушедшей эпохи.

И мы – четверо мужчин, плюс халявщик Тухленко и хозяйка Валя – рванули по сто пятьдесят «хлебной». Сразу затихли собаки и погас телевизор. Кот на шкафу открыл левый глаз. Водка пошла в чрево жизненной силой. Мы смотрели друг на друга, словно увидели в первый раз. Это открылось второе и самое важное дыхание. Мы вышли на финишную «прямую» и теперь стратегия не имеет никакого значения, а важна только обычная сраная тактика. Закусили. Хозяйка Валя села за пианино и стала наигрывать старые блюзы. После ста пятидесяти её всегда тянет на блюзы. А вот после трехсот она начинает громко спорить о великой силе педагогического искусства. Поэтому ей больше двухсот пятидесяти стараются не наливать. Уж лучше блюзы.

Мы расселись округ стола, расслабленные и умиротворенные. Выпив ещё по сто, мы заговорили об узости сознания.

– Расширить горизонты помогают мексиканские кактусы, – говорил Грохотов.

– Пошёл ты к бесам, со своим Кастанедой, – возражал Якин. – Мы ближе к востоку, чем к западу. Наша психика и так неимоверно широка, безо всяких кактусов. Познать высшие материи легко, если пить проверенные и очищенные напитки. Суррогаты – вот тот великий тормоз к познанию сущего. Всё это палево…

– А гашиш? – перебил его Ибанов.

– Гашиш имеет некое положительное свойство, но он иногда сознание запутывает и не дает найти исходную точку.

– Зеро! – вдруг встрял снабженец Тухленко.

– Зеро – это такой мачо, в шляпе и в плаще? – спросила хозяйка Валя.

Тухленко попытался что-то ответить, но Грохотов дал ему раза в селезенку.

– Мне кажется, выйти за пределы сознания невозможно, – засомневался я

– Да ты уже за его пределами, – возразил Якин. – Посмотрите на негра. Он из тех мест, где первобытный быт не засоряет видение внешнего мира. Зуаб, ты веришь в Бога?

Негр бодро встрепенулся и сказал:

– Боги там, билять! – и указал куда-то на шкаф, где щурился полосатый кот.

– У них много богов и каждый отвечает за свою сферу – продолжил мысль Якин.

– А вот я, пока не увижу Бога или хотя бы чёрта, не уверую, – упёрся Грохотов.

– Атеизм сейчас не в моде, а чёрта ты рано или поздно увидишь, такова участь всех запойно пьющих людей.

В это время в комнате вдруг как-то резко похолодало, а собаки вскочили и контрреволюционно залаяли. Кот на шкафу зашипел необычным способом. Негр перестал улыбаться. Это странное изменение внешней среды быстро прошло и мы снова наполнили стаканы. Хозяйка Валя захлопнула случайно открывшуюся форточку.

Тут я, почему-то вспомнил Льва Толстого и его проклятую бороду.

– А за графа Толстого по сто жахнем? – предложил я мерзкий тост. – Чтоб ему там черти вилами в печень с утра и до вечера.