Эдуард Беспяткин - Малиновый звон

– Как тебя зовут, товарищ?

– Зуаб, билять, – ответил тот с открытой улыбкой.

– Очень приятно, – вздохнул я.

Негр интернационально пожал мне руку.

Пора. Хватит стоять тут, как утренняя «синева». С такими финансами надо менять родовое мироощущение мелкого собственника на гражданский статус мирового гегемона.

Я выскочил на дорогу и неприличным жестом остановил такси. Мы с Зуабом впёрлись на заднее сидение и таксист с выпученными глазами дал газу. Мы мчались по городу как триумфаторы, попивая «Chateau Petrus» из чёртовой цыганской «Пятёрочки».

И уже из такси я позвонил журналисту Якину:

– Беспяткин, мать-хвать… Где тебя все время носит? – заныл он в трубку.

– Носит меня по свету золотая колесница. Правит которой мерзавец Аристотель. И при этом травит похабные анекдоты, – честно ответил я.

– Не гони пургу! У нас негр пропал! – злобно вещал Якин.

– На земле каждую секунду пропадают люди и всем на это наплевать…

– Где ты успел раскуриться?

– В Заире, с Зуабом.

– Бля! Ты что, с негром этим вчера съебался?!

– Скорее, он со мной. Но это хуйня. Главное, что сегодня человечество может спокойно идти в жопу вместе со своим антропофактором, а мы можем расслабиться без душевных мук и по-крупному. На Дворянской кто есть?

– Там мэр, с какими-то итальянцами. Уже в «гавно».

– А мы его с балкона сбросим.

– Не, там охрана не местная. Грохотов с утра в машине пасьянс раскладывает.

– Тогда в театр к Шацу, этот еврей всегда в форме и его актрисы нынче доступны всему маргинальному миру.

– Хорошо, через полчаса я на Семёновской. Только негра не потеряй.

– Да куда он, нахуй, денется, в таких штанах!

Зуаб в это время, с интересом пялился в окно и что-то бормотал толстыми губами. Я по-императорски приказал таксисту рулить к доброму муниципальному театру на Семёновской.

Театр! О, что такое театр?! Это гнездилище лицедейства и искусственных жестов. Актёры выходят на сцену, чтобы показать зрителям иллюзию жизни, пропущенную через кишечные тракты драматургов и режиссёров. И люди ходят в театры в надежде получить некое представление и, в целом, понять свою роль в мироздании. А вот мы с негром вошли в театр на Семёновской для того, чтобы выпить, развлечься и нарушить несколько заповедей.

Главреж Шац вполне логично встретил нас у входа, внимательно определяя наше состояние – как душевное, так и финансовое. Этот крендель всё видит. Но он всегда вежлив, даже если у тебя в кармане двадцать четыре рубля и пятьдесят копеек. В данный момент ему хватило одного взгляда, чтобы понять, что сегодня опять будет разбит портрет Льва Толстого в вестибюле. Он меня вообще насквозь видел.

– Доброе утро, молодые люди! – любезно пропел он.

– Здравствуй, сын Сиона! – крикнул я. – Собирай, товарищ, труппу. Сегодня будет бенефис.

– Вам дежурную или элите?

– И ту, и другую…

– Воля ваша, господа! – согласился он, просчитав прибыль в своем иудейском мозгу.

И театр ожил. Захлопали где-то двери, зазвучала бодрая музыка, зазвенел фарфор и дешёвое стекло. Зуаб, с раскрытым ртом, смотрел на всё это, как будто только что вагина вытолкнула его на свет божий, а повивальная бабка перегрызла пуповину. Да, видно у них в Заире нет не только заборов, но и театров.

Внезапно, как всегда, появился журналист Якин. Это придало ещё немного хаоса.

– Этого надо отдать, – шепотом заявил он, кивая на Зуаба.

– Что у них там, недостаток негров? – удивился я.

– Есть такое, но….

– Тогда забей, Федя, и не мути воду. Зуаб угощает.

Чем мне нравятся «жёлтые» журналисты, так это тем, что они всё понимают с полуслова. Якин торжественно махнул рукой и побежал звонить знакомым, по пути пропуская утренние стопочки. Мы с негром пошли в зрительный зал.

Там всё утонуло в дорогом малиновом бархате – кресла, полы, шторы. Материал хорошо глушил звук и если тебе, читатель, вдруг захочется во всю глотку возвестить миру, что жизнь прекрасна, ты услышишь свои слова, словно они отразились от крышки гроба.

Мягкий свет огромной люстры с золотыми цацками таинственно ниспадал нам на макушку и заставлял задуматься о главном. И главное не заставило себя долго ждать.

Заскрипели кулисы. Раздвинулся тяжёлый занавес и сцена, уставленная декорациями от «Ромео и Джульетты», выплыла перед нами в матовом свете софит, палитра которых эволюционно переходила от светло-зелёного, до ультрафиолета. На улицах воспетой Вероны царило приятное оживление. Полуобнаженные красавицы элегантно накрывали стол.