Эдуард Беспяткин - Малиновый звон

Опять стакан пошёл по кругу. И это была не водка, а диктатура пролетариата плюс электрификация всей страны! Лично в моей голове стрельнула «Аврора», был взят Зимний и началось интенсивное строительство бесклассового общества. По-видимому, у всей нашей компании произошло нечто подобное. Профессор тут же был принят в наши ряды и беседа продолжилась на ином уровне.

– Ебля не есть метафора, она факт! – громыхал журналист Якин. – Факт, ни чем и никем не отрицаемый. Она чётная гармоника в спектре общественного шума. Её не запретит даже президент! Она всуе…

– Не передергивай, журналист, – перебивал его Грохотов. – Ебля ранима, как пятиклассница. Нужна, как банный лист в жопе. То есть, к жопе. Позвольте, причем тут жопа? Я же не о жопе…

– А о чем? – спросила поэтесса.

– Я забыл… – внезапно сник Грохотов.

– Склероз, – неожиданно всплыло тихое слово.

Это сказал профессор в костюме. Тишина ударила в уши как новогодняя петарда. Наше бытие запахло историческим материализмом и наступило лёгкое волнение от всяких там диалектических каруселей. И тут неожиданно заговорил новоприбывший профессор.

– Всё живое имеет нервную систему, даже амёба. Эта система связывает нас с окружающей средой и не даёт затеряться в пространстве и во времени. Именно она первична, хоть и является частью материи и определяет сознание. Психика человека – тончайший инструмент в его теле. Ну, вроде как тело и душа. А что между ними, что объединяет наши внешности и внутренности?

Вопрос повис в сгустившемся кладбищенском воздухе, как символ рождения новой эры. Вот ведь как оно замысловато выходит с этими вопросами.

И тут я всё понял. Меня прошиб ледяной пот, и закололо в области печени. Я понял и сказал:

– Ебля!

Сразу же ветер подхватил важное слово и гордо пронёс его над могилами незнакомых мне людей, как знамя свободы и равенства. И смерть склонила голову, и невидимый сыч прокричал что-то торжественное в ночи.

Вся наша компания замерла в экстазе абсолютного познания мира. А лысоватый профессор улыбался нам, как товарищ Сталин с обложки журнала «Огонек». После этого мы снова пили можжевеловую водку и говорили обо всём сразу, не напрягая мысли…

Силы постепенно покидали меня, уступая место праведному сну. Я и уснул, щадя усталое сознание. Последнее, что я запомнил, были загадочные глаза профессора и слезы поэтессы, размазанные по изможденному лицу.

Первый луч солнца нежно дёргал меня за веки. Я открыл глаза. Утренние надгробия улыбались мне мраморными гранями, а липы махали широкими листьями.

– Пора вставать! – орал в кустах полосатый кот.

Я оторвал голову от родной земли и прочитал на медной табличке «Прядкина В.Г. 1947–2005». Оглядевшись, я обнаружил рядом четыре бутылки «Малинового звона» и литровую бутыль матового стекла, в которой плескалась какая-то жидкость. Я выпил её прямо из горлышка, повинуясь великой силе похмелья. Я стал метафизически трезв и понятен сам себе.

Внезапно зазвонил мобильник. Я достал его и глубоко вздохнув произнес:

– Алло.

– Беспяткин, ты где есть? – раздался в трубке голос журналиста Якина.

– Тут, на кладбище, – ответил я, набираясь природной силы.

– Черт, я так и знал, что ты туда вернёшься. У нас встреча через полчаса в редакции, с неграми из Заира. Бухла не меряно. Бабы всякие. Вся делегация тут. Грохотов бензина пожег казенного – охуеть!

– Скоро буду, – ответил я и отключил мобилу.

Поднялся я легко. Голова была ясная. Пробираясь меж памятников и крестов, я ощущал небывалый душевный подъём, словно только что открыл закон сохранения массы. Этой ночью я что-то понял. Не важно что. Неважно как. И от этого жизнь представлялась мне апофеозом уюта и гармонии. А ещё мне на секунду показалось, что в скором времени стоит ожидать удивительных событий и всяких там приключений. Но я героически отогнал подобные мысли. Какие нахуй приключения, вы что там удумали?

Уже при выходе с кладбища, меня вдруг привлек массивный, дорогой монумент из цельного мрамора. Могила была свежая, в обрамлении огромных венков. Но, не это заставило меня остановиться.

Я в волнении уставился на выгравированный портрет покойного. Странно знакомые глаза смотрели на меня и проникали в глубину трепещущей души. Умная физиономия, лысина усопшего, часть дорогого костюма и галстук, изображенные на мраморе, удерживали меня неведомой силой.

Я в волнении прочитал под портретом: «Бубенцов Н.В. профессор философии Н-ского университета 1958–2017 гг.». Хуй знает, что это за профессор…