Мара Винтер - Когда сгорают мечты

– Оценка потом, с ней сам справлюсь. Кэт… – говорю я, зная: либо сейчас, либо никогда. – Про то, что я сказал тебе там, на этой свадьбе, ну… перед танцем. Я не знаю, что значит это слово, это правда, я не знаю. Ты права, я в голове. То, что происходит, мою голову рвёт на части. И мне очень, очень нужна твоя. Не чувства. Твоя голова. Понимаешь?

– Понимаю, – говорит Кэтрин, что старше меня на два года и кое-что знает о страдании. – Я тебе всё сказала. Голова в твоём распоряжении.

– Спасибо, – отвечаю (глаза в глаза – на полсекунды). – Всё станет понятно. Это только пока. Кажется, я разучился осмысленно мыслить.

Каламбур. Хохот в студию.

Мы смотрим телешоу в комнате, где я живу, в доме Холлидеев.

Девочки вертятся перед камерой, принимают позы, маршируют по подиуму. Лебезят перед знаменитостями, что прикола ради заставляют их выглядеть глупо. Мой дырявый котелок покоится, как на подушке, на коленках у синеволосой ведьмы. Отсюда хорошо видна подчёркнутая пушапом грудь под складками велюра. Её коленные чашечки – экспонат для практикантов в анатомичке. Нет, таких, как она, нельзя в морг. Слишком подвижны для морга.

Позвоночник – мягкий хрящ. Ноги я подогнул к животу. От боли внизу спины не помогает. Скоро должен подействовать промедол. Бронебойная штуковина.

Я честно пытался нейтрализовать боль, не обращая на неё внимания.

Я честно пытался принять её, как факт.

Не вышло.

Кэт рассеянно перебирает пряди моих волос. Приглушает телек. Мурчаще, ласково поёт колыбельную. Её голос без какого бы то ни было объяснения напоминает мне мамин. И я засыпаю. Груз под анальгетиком на тоненьких, похожих на палочки ногах. Чуткая, чуткая девочка. Маленькая моя.

Когда я разлепляю глаза, Кэтрин всё еще здесь, но не подо мной. Лежит в стороне, держа рукой голову, погрузив голый локоть в комфорельную мякоть. На сей раз, к счастью, не использует в качестве натуры – уже прогресс. Судя по сизому лоскутку неба (над спичечными конструкциями соседских домов), вечер стремительно катится к ночи. Глаза цвета венге, контур клочковатый, не точёный, как обычно: дрожь, тахикардия, нарушение координации. Под нижней каймой ресниц – размазанные пятна. Почему ты плакала? Зарядилась, это я понял. За ней, на возвышении – перевёрнутая баночка от мультивитаминов, без крышки, опустошённая.

Снизу доносится тарахтение восьмибитных треков. Возгласы как следует выпитых… да, скорее всего, и ширнувшихся подростков. С Тони станется. Король вечеринок нервно дымит в сторонке.

– Почему ты меня раньше не разбудила? – сиплю я.

– Тебе полезно сейчас поспать. Меньше праздных мыслей. Я закрыла нас на ключ, – добавляет, – и стащила у мамы шокер, так что беспокоиться не о чем. – Проследив траекторию моего взгляда, оправдывается: – Это – остатки заначки. Были.

Она еле удерживается на месте. Иногда мне кажется, химия управляет ей. Дёргает за веревочки.

Снова праздник. Будни, выходные – чехарда разноцветных рамп.

Праздник готовил не он. Он покликал пальцами, услышал гудки мобильника, произнёс несколько предложений, и кто-то снова сделал всё за него.

Организация? Нет, что вы. Тони не опустится до ерунды. Имидж сохранять – это да. Имидж отвязного парня. Папочкины денежки? Тёлочкам до фонаря. Их нужно накачать текилой, опрыскать вискарём, чтобы блузки облепили буфера, и дать за щёчку. За обе щеки, скупиться нечего. Как мне. Ищет меня? Или мы с лёгкостью взаимозаменяемы, я они?

Он даже не попытался говорить со мной. Он даже не попытался меня узнать. Притяжение – далеко не всё, будь оно даже таким, как у нас: вечно правым и вечно левым. Я ненавижу его за то, что не понимаю. Хотя и предполагаю, как работает его голова. От головки.

Система обслуживания. В доме убираются горничные, на участке порядок наводят садовники. Машины чинят автомеханики. Разносчики доставляют пиццу и блюда из ресторанов. Каждый пункт комфортного существования обывателя подстроен под какой-то сервис. Какая служба занимается восстановлением душ? Психотерапия? «Хотите поговорить об этом?» Не хочу, спасибо. Больше способов нет? Пластическая хирургия, нанотехнологии… На дворе двадцать первый век, а спасать самих себя так и не научились!

– Ты можешь делать всё, что хочешь, – говорю Кэтрин. Соскакиваю с кровати на ноги, минуя сидячее положение. – Можешь выйти наружу. Только держи за ремнём шокер. Постарайся не влипнуть в какую-нибудь переделку.

Подползает, сминая ровно застеленный плед, по-собачьи, на четвереньках.