Мара Винтер - Четыре четверти

Дисклеймер: Герои этой работы, мягко говоря, не являются образцом морали. Описание употребления наркотических веществ (и иных видов саморазрушительного поведения) не имеет цели пропаганды и представлено исключительно с целью лучшего погружения в быт и нравы поколения, сломавшего обе опорные ноги. Политические, религиозные, культурные взгляды персонажей остаются взглядами персонажей. Автор несёт функцию зеркала, немного чёрного. Приятного чтения.

Дисклеймер 2: Данный текст содержит упоминание сцен сексуального характера с персонажами, не достигшими совершеннолетия, и имеет своей целью отображение реальности, как она есть. Законы меняются, люди остаются. Подростки, несмотря на свой юридический статус в наши дни, имеют те же гормональные перепады, что и во все времена. Их взаимодействие очевидно не несёт в себе цели (и вряд ли может) кого-то сексуально возбудить, а если такое всё же произошло, дело не в авторе, а в том, с кем сие несчастие случилось. Берегите честь смолоду и сохраняйте дружбу с кукушечкой. Мира вам и "законной" любви.

Посвящение:В. С. Все эти складки, боа, приплясы, речи в надрыв, с ноги под дых. Важное не там, и не в словах даже, а где – чёрт его знает. Я признаю важность тебя и твоего в моей жизни отсутствия. Вот так.

#np Angel Vivaldi and Chris Clancy – Sign of life inside

Психотерапевт сказал мне: «Напиши». То есть историю моего крушения. Я не хотела писать о себе. Предложила ему свои фантазии, в словах. Он возразил: «Там – твоя изнанка. Мне нужно знать, как ты видишь себя с лица». Я сказала, никак не вижу. Светлые волосы, лицо для камеры. Мариинка мне дом. Заканчиваю консерваторию. Оперный вокал. Могу спеть. Могу сыграть. Себя? Не могу.

Психотерапевт спросил меня: «Зачем ты сюда пришла?» Я сказала: правая рука настоял. У моего отца был с ним бизнес. До моего совершеннолетия он стегал мне денежки, после смерти отца. Опекуном был. Теперь я с ним трахаюсь, и денежки компании по-прежнему со мной. Не с ним одним, но ему плевать. Вот он и заявил на днях: «Я не могу на тебя смотреть. Выступаешь – богиня, со сцены сходишь, и как выключили. Мими, Людмила, Чио-Чио-сан… где Марта?» Ну а я: тебе-то что, тебе тело надо, в глаза можешь не смотреть.

Врач, который по душам, помолчал. Покурил. Ужасно хотелось попросить сигарету, но мне нельзя: голос сядет. Сдержалась. Врач уточнил: «Твоё тело, ты считаешь, ничего не значит?» Я уточнила в ответ: «Пустота? Не больше, чем всё остальное». Он вздохнул. Ему казалось, я имела вес. Весы говорили обратное. Он сказал: «Напиши о своей семье. О том, как ты осталась одна. Заведи блокнот и напиши». Этому мужчине явно хотелось истории. Вот я и подумала: «От меня не убудет». И взяла у него сигарету.

За креслом, где он помещался, стоял Марк. Ставил ему рожки. Психотерапевт обернулся и, конечно, никого не увидел. Пиши, пиши. Раньше только и делала, что писала. Вот, к примеру, сколько-то лет назад…

тетрадный листок с чувством:

Я не понимаю себя. Я не понимаю людей вокруг себя. Я пытаюсь понять. В этом моя проблема. Когда ты создаёшь мир, он несовершенен, но целостен: это порыв. Когда ты смотришь на него, в его несовершенстве, и связываешь всё в единую мозаику, ты творишь. Я не хочу творить. Я не хочу связывать. Я не хочу видеть перед собой триста страниц текстового вопля, не зная, как превратить его в осмысленную речь. Видеть мелочь, одну-единственную, что выбилась из целого, развалив собой его, целое, к чертям, и не знать, то ли её, важную, выполоть, то ли под неё всё выправить. В кошмарах видеть ошибки. Ошибки собственной крови. Генного кода. Мечтать переделать его, и пытаться, пытаться, пытать себя, не имея ключа к исправлению: способности видеть всё, не будучи притом частью. Человеком.

Жили были… это не сказка. Были на свете четверо. Мужчина. Женщина. Мальчик. Девочка. В любой последовательности. Моя – по старшинству. Время, где старшинство играет роль, называется детством.

Они жили (были или нет, зависит от читателя: буддист скажет, их не было, и я с ним соглашусь) в городе, похожем на Венецию. Много рек и старых домов. Город звали: Питер. Как человека. Приставка со святостью чаще всего молчала. Чтобы люди могли быстрее его позвать. Кроме имён, спешку не применяли. Спешка лежала в закромах и вынималась редко. По особым случаям.

Был мужчина с карманами, полными магазинов и сладостей. Совместить их – значит, узнать его работу. Он был важный, с проседью, человек, с улыбкой и добрыми глазами. Мы звали его: папа. Женщина звала его: радость моя. Люди из его карманов, с конфетами, звали его: Роман Олегович. В его доме было уютно, как в коробке конфет. Дом был не совсем домом. Квартирой в два этажа через лестницу, с бельэтажем, огромными окнами и, сквозь свет, картинами в рамах.