Мара Винтер - Четыре четверти

Мне захотелось подбежать и обнять, прижаться щекой, вскарабкаться на коленки, забрать один наушник. Я медленно пошла к качелям, шаркая по раздетой земле (асфальтовая кофта пылилась где-то за переулками). Опустилась рядом.

– О, Марта, – он улыбнулся, на автомате передавая проводок. Его улыбка взрезала грудную клетку. Сердце ёкнуло, шатнулось и вывалилось в траву. Полуночник, дэт-партист, живее всех живых с глазами, смертью залитыми.

Отец рассказывал, как маму, с Марком в утробе, успокаивали гитаристы. Крис Олива из Savatage. Джон Петруччи из Dream Theater. Без музыки не сидела.

– Привет, – отозвалась я неведомо отчего севшим голосом, прокашлялась и продолжила, поправляя гремящую ракушку в ухе, – я вырубилась вчера. Что было?

– Да ничего особенного, – скривился он, – тётя Юля сокрушалась, что ты такая маленькая. Их детки потолще. У нас, кстати, две кузины. Старшей, на глаз, лет пятнадцать, но может, – изобразил дулей у груди, – она и моложе. Вторая – ребёнок. Тётка пихала пирожки в нас с папкой, потом они все втроём хряпнули междусобойчик и улеглись баиньки. Так что ты особо ничего не пропустила.

– Ага, – сказала я, – понятно.

– Что тебе снилось, Аврора? – спросил Марк.

– Да так, – стушевалась ещё сильнее (с чего бы, интересно). – Бред какой-то. – Он перекинул руку за мою спину, схватил цепь, оттолкнулся ногами от земли, раскачивая качели.

– Держись крепче, – посоветовал, – достанем до солнышка. – Наушник выпал из моего уха на его плечо. Ударные колотили, как в колонке. Откинувшись, не оправляя ни капюшона, ни волос, я старалась пропустить сквозь себя момент. И пропустила его, стараясь. Тучи грозили дождём. И дождь пошёл. Капля мазнула щеку. Капля ужалила лоб. Марк остановил качели. Я возразила: «Нет, давай покатаемся». Он сказал: «Заболеешь». Я подумала: «Я уже больна». Крыть было нечем. Пальцы онемели, зубы стучали. Желудок напомнил о себе бурчанием. Мы вошли в дом.

– Поищем еду? – предложила я, – вряд ли за тайную трапезу нас покусают.

– Они будут счастливы, что ты ешь, – подтвердил брат, – у них модно быть пышкой, насколько я заметил, – усмехнулся, стягивая кроссовки на коврике перед лестницей. – «Хорошего человека должно быть много» и всякое такое, – подскакивая на одной ноге, – путают духовное с физическим, – сумничал, – но мы же им простим, да?

– Не светись лучше, – я, в шутку, закатила глаза. – Вечно дорога, Джек Керуак, дорога, Сид Барретт, дорога, гитара, дорога… Они не поймут. Тут надо, чтобы казалось, ты со всеми, а сказать про тебя было нечего. Тяжко будет, короче. – Волосы намокли. Пришлось выжимать.

– Истинная слизеринка, – отмахнулся он. – Сразу адаптируешься. Не всем дано, – мы поднимались по ступенькам, затаптывая белые носки. – Вот мне, к примеру, не лень оценить их реакцию. Руки чешутся эксперимент поставить, – открыл дверь, мы вошли в прихожую. – Им, в деревнях, развлекаться нечем, а мы, бац, неопознанный объект, – слева, у входа – кухня, мы туда – тенями, глуша голоса. – Хоть вайфай ловит, – похвастался, будто сам его только что изобрёл. – Музыка есть, жить можно, – спохватился, выключил шумный iPod. Ненадолго выключил.

– Не оценят, поверь, – возразила я. Холодильник раззявил пасть, привлекая бесчисленными кастрюльками, коробочками, баночками, блюдцами. – Разве коситься начнут. Папе-то не до того…

Марк извлёк тарелку с оладьями, прикинувшись, что пропустил последнее мимо ушей. Он знал, что взять головой, что отбить мочкой.

Мы сидели прямо на паркете, обделив вниманием диванный уголок под кожу. Вгрызались в подрумяненное тесто. Дома была пицца на заказ, суши с доставкой, обеды из ближайшего ресторана. Не то. Я вполголоса объясняла, почему не стоит экспериментировать. Брат, с набитым ртом, торопливо проглатывая, чтобы я разбирала смысл слов, был категорически не согласен. Говорили, как раньше. Говорили, споря. Чему, оба, ужасно радовались.

Дом оживал. Двери не хлопали. Топот ног и ножек. Звук голосов и голоска. На диване, в наушниках, мы замолчали. Кто-то искал очки. Кто-то распутывал бигуди. Я продиралась через тернии к звёздам, гуляла по дремучим зарослям лесов, босая, в светлом платье, с распущенными волосами в лентах плюща, зеленокожая. Полновесная девушка заглянула к нам, сказала свой «Привет» и скрылась в ванной. Начались трудовыебудни.

– Вот вы где! – командный голос тёти распугал ручных воронов. Ударил, возвращая на кухню. Тётя, Юлия Олеговна, оказалась высокой, статной женщиной. Я приклеила к ней словосочетание «Чернобровая казачка». Широкоскулая, сероглазая, с мясистым носом, небольшим ртом в улыбке, ляпнула в глаз пятном халата.