Мара Винтер - Когда сгорают мечты

– Пойдём со мной. Оклемаешься. Там столько людей, он не станет…

– Людей? Не думаю, что их там много. Для деток, которые внизу, скандал на тусовке круче, чем реалити шоу по кабельному! – Вдох. Выдох. Не она виной, что он такая гнида. Вдох. Выдох. Я обрываю тираду. – Хорошо, пошли.

Как женщина перед менструацией. С этим срочно надо что-то делать.

Кэт стоит на кровати. Её лицо – ненамного выше моего, хотя я стою на полу. Лакированные кудряшки почему-то пахнут овсяными печеньями. Съешь она одну штучку, и вперёд, криперами на вынос. Надеюсь, что не прав.

– Мы можем уйти отсюда. – Предлагает. – Проехаться до Сан-Франциско. Поторчать в баре. Погулять в парке. Взять билеты в кино. Не обязательно постоянно быть тут. – Теребит изнутри щеку, там, где раньше была ямочка. – Ещё успеем на него налюбоваться. Чего ты хочешь, сам? Не я. Не кто-то. Чего хочешь ты?

Знал бы, сказал. Чего хочу, надо же. Ничего, кроме… ничего.

– Вернусь, поговорим, хорошо? Я на минутку. – Уклоняюсь от ответа, прикрывшись естественными потребностями.

Подобно выжившему в постапокалиптическом романе, выбираюсь из бункера, высовываюсь в коридор. Осторожно. Белобрысый парень, худенький, в пирсе, вжимает в косяк рыжую девку с рвущимися из тугого топа сиськами. Оба – конкретно поддатые. При виде освободившегося "номера" он кидается было туда, но я перегораживаю дорогу с наглым и самоуверенным фейсом:

– Моя комната – не бордель, чувак. – Бордель – напротив. Подталкиваю задом дверь, а Кэт запирается с той стороны. Вышеупомянутый зад отдаётся нытьём.

– Всего на десять минут, чувак, не жмоться!

Его рот так подвижен, что напоминает гиперактивную амёбу. «Десять минут». Передо мной – реалист. Чем ему диванчики не угодили? На виду, ну и что.

Я выгребаю из кармана обезболивающее – глотаю на сухую, скривившись от царапки по горлу.

– Не думаю, что моей девушке это понравится. Комнат итак предостаточно.

Называть её так для меня в новинку, но (вот странность) даже язык не режет. Как нечто, должное случиться. И от чего я так бежал? От игр? С ней-то? Она не играет ни с чем, кроме своей жизни – на синем волоске.

Пытаюсь незаметно скрыться в туалете. Не тут-то было: там занято.

Долбанув для порядку в пластиковую обшивку, ухожу искать другой – благо их, туалетов, несколько. Недалеко ухожу.

Замок щёлкает. Из дверей выпадает нечто, до десятка коктейлей бывшее моей одноклассницей Бриттани. Гофрированные волосы, белые, похожи на львиную гриву. Тушь растеклась. Она прижимает ко рту салфетку. Пахнет лавандой.

Прифигев от её живописного облика, я благополучно пропускаю момент, когда давешняя парочка исчезает в кафельной кабинке. Кто-то блюёт, кто-то трахается. А кто-то в собственном доме чувствует себя лишним.

Бриттани прислоняется к стене, откидывает затылок на мазню малоизвестного кубиста. Рыдает взахлёб, зажимая склеенным, запятнанным слизью и соплями бумажным платочком опухшее лицо. Не замечая зрителя, который я, за поворотом, у лестницы. Зритель – бессердечная тварь, он не пристаёт к ней ни с чем. Из парализованного инвалида, балансирующего на канате без страховки, в коляске, плохая поддержка. Способность к жалости притуплена во мне, как зрение. Ответственность – да. Жалость – нет. Нет в ней смысла. Помочь я всё равно не могу.

Почему она плачет? Любовь безответная? Все там были. Или будут. «Тоже пройдёт». Я сам под таблетками, в которых опиум. Скоро накроет. Осталось потерпеть не больше двадцати минут. Не напороться бы за них на… на него.

Внизу, в зале – воссозданный ночной клуб. Флюоресцируют шары под потолком. Лупают неоновыми глазами. Всё, на что не плюнь, мигает и сверкает, отражается в пайеточных платьях и стёклах полуопорожнённых бутылок. Благоразумно обхожу гостиную, ограничившись косым взглядом. Он, сто процентов, где-то там. Без приключений нахожу нужный "кабинет".

Анестезия действует. Мне легче. Внешняя, от организма – ну и что. Когда я возвращаюсь наверх, Бриттани уже нет. Зато есть моя Калипсо, та самая, с сердцем в сундуке. Перекрасилась, прячет пудреницу в сумку.

Мы с Кэт сваливаем, наскоро собравшись. Нам здесь не место. Мы – чужие. Или они, в доме, чужие нам. В любом случае, уходят те, кого меньше.

Мост. Двухкилометровая автострада висит над проливом. Огни охватывают спектр от белого до оранжевого, а ржаво-красные поручни в искусственном освещении превращаются в коричневые, позолоченные, под стать названию моста. «Золотые ворота». Сколько самоубийц выходило отсюда, неизвестно. Сколько едет, тоже. Автомобили двигаются. Скорость: сорок пять миль в час.