Андрей Темников - Зверинец верхнего мира

Рискуя навлечь на себя недовольство большинства читателей, у которых есть свои причины относиться к дидактическим концовкам то сердито, то снисходительно, то и вовсе отказывая рассказчику в праве пошутить и подразнить любителей готового платья и забывающих о том, что в рассказе, кроме конца, еще что-то есть, скажем, начало или середина, автор этой истории все же добавит: не верьте рогатым зайцам.

Если они зовут вас к морю и обещают три короба карпов, потрудитесь раскрыть какую-нибудь книгу по рыбоведению или посоветоваться со специалистами, в любом случае вы узнаете, что зеркальные карпы водятся только в специальных цистернах с надписью «Живая рыба», и это вас насторожит против обманщика. Узнать рогатого зайца можно по мягким, ветвистым, вечнозеленым рогам, очень похожим на листья пустырника (herba leonuri), из которого приготовляют успокаивающие декохты, настойки и микстуры. Что же касается пьяного поэта, который утонул в ту же ночь, пытаясь вытащить Тануки из омута, то в этом виновато холодное вино, которое действует не сразу, зато наверняка. Если бы он выпил подогретого (семьдесят-восемьдесят градусов), ничего такого бы не случилось, ну разве что горы огласила бы новая песня, а эхо добавило бы к ней несколько собственных созвучий из тех, что рождаются в трещинах камней, становятся гулкими в сводах пещерок, заглушаются грибами и мхом. Действие подогретого вина проходит настолько быстро, что не оставляет времени решиться и совершить безрассудный поступок, например, броситься в омут, где нет уже никакого Тануки. Поцеловав на прощание щуку, хрустнув улиткой-другою, Тануки взбирается на луну и принимается украшать ее веточками элодеи, которые тут же вянут.

– Подумаешь, раз утонул! Тануки не тонут, – ворчит он в то время, как лунный кролик тоскливо жмется к ступке с эликсиром бессмертия, и: бум-бум-бум-бум!

Поздно вечером – впрочем, было еще светло – я заслышал тихие шаги и выглянул из-под камня. Желтый Старик вел сюда людей с лопатами и кирками; они крались, они окружали мой дом, в котором я с удовольствием принимаю гостей – здешних лисиц и одного енота, искусного в чистописании. Принимал и Желтого Старика, когда он был носорогом, умел превращаться в аиста и читал мне перед рассветом главы из оды «Белый Единорог» собственного сочинения. Точно, она была такой длинной, что ее приходилось разбивать на главы.

Люди несли фонари, но не зажигали их, чтобы незаметно подойти ко мне в сумерках. Желтый Старик легче комара перескакивал с камня на камень; какую-то часть пути он, вероятно, летел, забыв осторожность, – а ведь, заподозри они в нем беса, его бы прикончили теми же орудиями, которые заготовили для меня, да видно, он уже разболтал, что, когда я кричу от боли, у меня изо рта сыплются жемчужины величиной с белую сливу, – этот эффект ему довелось наблюдать под водой, когда во время ловли крабов меня придавила коралловая стена ветхих покоев смотрителя драконовых парков. Они не заметили, что к моей норе их ведет такой же бес, как и я.

Обратиться в тысячи маленьких человечков, одному из которых все равно удастся спастись? Просочиться подземным ходом, который проделал высохший ключ, мой сорокашестиюродный брат? Напугать их огненными знаками? Все это и еще многое другое можно было бы проделать, не будь с ними этого Желтого Старика. Носороги всегда стремились приспособиться к изменениям окружающей среды, но у них это плохо получалось. Ему повезло больше других: Белый Единорог подарил ему оперение аиста и выхлопотал лицензию на отлов трехсот сорока девяти тысяч шестисот тридцати одной лягушки, а меня, лишив моих огненных крыльев, сослал в горы и повелел мне принять облик лисы, оставив за мной только право пользования природным электричеством со льготной оплатой (0,0005%-ная скидка). Чтобы как-то прожить, я стал крабовым браконьером, а ведь крабы это не лягушки! Это гораздо лучше. Желтый Старик из зависти сочинил на меня жалобу, дескать, пока за мной нет надзора, я незаконно пользуюсь правом ношения панциря и подводным велосипедом марки AZIIIER, моторизованным, который сконструировал по мирским чертежам, взятым из будущего. А в будущее… упомянув будущее, он, по сути дела, направил удар, предназначенный мне, совсем в другую сторону. В будущее ведут три миллиарда семьсот девяносто шесть миллионов четыреста двадцать пять тысяч восемьсот пятьдесят шесть ворот, и даже весь департамент по расследованию временных преступлений не в силах так сразу выяснить, какой именно страж (каждые ворота охраняют четыре тысячи воинов с бычьими головами), каких именно ворот, за какую именно мзду (без точной цифры моя вина не может быть доказана) отворил для меня свои ворота. Они там до сих пор этим занимаются. Мне помогла случайность. Как-то раз я заметил, что блохи, когда я гоняю их, доведенный до отчаяния свойственной им кровожадностью (это в облике Феникса я сохранял божественную невозмутимость оттого, что у меня не было ни инстинктов, ни кожных паразитов), прыгают в какую-то щель и оттуда больше не возвращаются. Потом я опытным путем установил, что они прятались от меня в будущем: не стоило большого труда расширить эту щель лапами; секунды летели, как песок, и приятно щекотали мне живот.