Надежда Григорьева - Rosa Canina

Все дальнейшее видится мне как в тумане: помню, мы лежали с моим крестным отцом на узенькой кушетке, я сказал, что мне холодно, и он вытащил из шкафчика одеяло. "А подушка?" — возможно, черсчур торопливо спросил я, потому что Иван Федорович вдруг помрачнел и сказал, как отрубил: "Это все". Мы накрылись одеялом и положили головы на жесткий валик, оставшийся, очевидно, от разборного диванчика. Я боялся еще раз прикоснуться к голой правде в страхе, что меня дернет неземным электричеством: внимательное чтение русской классической литературы создало во мне некоторую осторожность в обращении с истиной — я непрерывно осознавал ее связь со смертью. Парторг понял мою неуверенность, отечески взял меня за руку и сообщил ей нужное направление: его голая правда теперь была у меня в руках. Свободе моих движений мешал на этот раз валик у изголовья, и чтобы разбередить пространство, я, не прекращая левой рукой тернистый путь к истине, правой вытащил жесткий предмет из-под головы моего друга и попытался забросить его на столик за спинкой кровати. По-видимому, размах моих рук все же не вмещал столь глобальной цели, и все мои попытки достать до стола оказались тщетны. Как всегда, выход из положения нашел мой добрый крестный.

— Отпусти истину, — посоветовал он.

Я отпустил на момент его истину — и, действительно, все получилось. Такой простой, но эффективный способ решения проблемы потряс меня до глубины души, и я еще долго корчился под одеялом, тщась продлить чудное мгновение диалектического экстаза: снятие истины может означать обладание ею. "Это правда, что вы один из главных людей в Органах?" — восторженно спросил я парторга, не зная, как еще я могу в это мгновение выказать ему свое обожание или там обожение; у меня просто путалось в голове и на языке. "У меня нет конкурентов", — мягко поправил мою мысль Иван Федорович, достал со столика очередную сигарету и затянулся. Я затих, и некоторое время лежал молча, проникаясь сознанием, что лежу рядом с символом Органов. Символ Органов курил, стряхивая пепел в пепельницу, которую предусмотрительно поставил на пол. Временами он отпивал водку из горлышка, а потом ставил бутылку обратно, не предлагая мне, ибо я сказал, что не хочу злоупотреблять этим напитком.

Через некоторое время Иван Федорович заснул, но я спать не мог. Парторгу, вероятно, мерещились во сне кошмары, потому что он то и дело вскрикивал, ворочаясь с боку на бок. В конце концов он повернулся так резко, что преодолел пространство спального места и упал с узкой кушетки. Мне было неудобно будить его, так как осознать себя спящим на полу — истина для столь высокопоставленного человека довольно унизительная. Но я был вынужден пренебречь приличиями, потому что Иван Федорович рухнул вниз вместе с одеялом. Меня также беспокоила судьба пепельницы, которую он покрыл своим телом.

Однако несмотря на мои старания, парторг не просыпался. Он продолжал что-то бормотать и ворочаться с боку на бок так, что постепенно откатился на середину комнаты. Тем не менее вытащить из-под него одеяло не было никакой возможности. Я начал мерзнуть. Чтобы хоть как-то согреться и развлечь себя во время бессонницы, я встал с кровати и пошел в туалет. Помочившись в сортире, устеленном свежими розами, я взглянул на часы, которые забыл снять с руки: без четверти два. Это показалось мне неправдоподобным, часы явно остановились. С другой стороны, была какая-то высшая правда в том, что время встало. Я вернулся в комнату и начал ползать по ней в поисках чего-нибудь, что можно было бы использовать вместо одеяла. Возвращение из белоснежного надушенного розами туалета показалось сошествием из рая в ад из-за царившего в спальне амбре: запахи пива и водки причудливо мешались с ароматами сигаретного и трубочного табака. На каком-то из кресел нашелся только рваный узкий клетчатый плед, который был похож скорее на широкий шарф. В отсутствие прислуги квартира была явно не предназначена для жилья. Закутавшись в тонкий, просвечивающий дырами шарф, я прилег на кровать и стал ждать пробуждения моего кумира.

В четыре часа утра он поднялся и сел на полу, потом лег опять. Я подполз к нему и начал трясти за плечо: "Иван Федорович! Иван Федорович! Вставайте! На полу неудобно!"

— А? Что? — парторг открыл глаза и мутно посмотрел на меня.

— Вы лежите на полу вместе с одеялом и, кажется, на пепельнице, — объяснил я.

— А ты как? — спросил он.

— Я нашел на кресле плед и укрылся им, — сказал я.