Владимир Одинец: Мышь – рейв времени

Спиной вперед из двери появился синий халат – она! Карман оттопыривается – точно она! И Виктор схватил гадину…

Пока ходили, возбуждение унялось. Леха скакал у подиума с теми же девками, чего-то вопил, потому с трудом въехал в тему, но прокричал:

– Вон к тому бармену, скажи «бабуина», он даст дозу и пива.

Бармен подозрительно осмотрел Дрюню, назвал цену и подал пиво. Под жестянкой в руку попал скользкий пакетик. Сунув его в карман, друзья сделали по глотку, оставили банку и бросились в туалет.

Закрывшись вдвоем в кабинке, стали рассматривать покупку.

– Это травка, – разочаровался Макс.

Недавно в школе им удалось сделать пару затяжек. Тот косячок достал опять же Леха и продал сразу четверым. Курили по кругу, два раза всего пыхнули. Да и не очень-то интересно было – так, поржали, и все. Но не пропадать же добру? Начали соображать, где выкурить, но вдруг внешняя дверь туалета с грохотом распахнулась. Ввалились, судя по голосам, двое.

– Дай, что у тебя в кармане! – продолжил раздраженный мужской голос, и гневно шипящий женский ответил:

– Отстань, идиот! Это не твое дело!

– Ты, сука, детей травишь!

Затрещала ткань, вскрик, что-то посыпалось на пол, во множестве запрыгало по углам, даже залетело в кабинку, прямо под ноги. Дрюня быстро присел, цапнул, сунул в карман. Максик подхватил друга, чуть не потерявшего равновесие, обнял за пояс. Они затаились. Еще один, более грубый мужской голос с блатным надрывом, вошел в ссору и перекрыл женский всхлип:

– Ты че лезешь, козел? Ты че, ваще не рубишь? На меня настучал, фофан бацильный. Файке мешаешь работать. Я щас тебя урою! – А затем звучный выдох «Ха!» и сдвоенный звук удара. Потом еще удар и всхрип боли. После трех таких вскриков уже первый голос – с издевкой:

– Что, качок, макивару проще бить? Ствол не мацай, руку сломаю, тварь!

Грубый откашлялся, сплюнул:

– Дурак, бля! Ты уволен! – и вдогонку шагам: – Сдашь ментам – убью!

Друзья едва расслышали: «Отсосешь!» – так грубый заорал на женщину:

– Ты ох%ла, дура, все с собой таскать? Я ж сказал, помалу! Собирай живее, б%дь, пока народу нет! – и звонкий звук пощечины.

Затем дверка кабинки распахнулась, теряя замок, и лапища рванула Макса с Дрюней наружу:

– Че здесь надо? А ну, бля, брысь на х%!

Громадный охранник проволок их к ближайшей двери, вытолкнул на улицу, промахнувшись в пинке по заду. Перепуганные друзья начали успокаиваться, только отбежав подальше.

– Вот гад, на нас зло сорвал!

– Урод, правильно тот ему репу начистил!

– А этой, уборщице – я ее видел раньше, – халат порвал! Во дал он ей, аж на карачках ползала. Только что собирала – я не понял?

– Да вот же! – торжественно заявил Дрюня, вынимая из кармана таблетки.

– Спрячь! – испуганно крикнул друг, оглянувшись. Никого за ними не было, и он спросил: – А как он нас заметил?

– По ногам! Присел и увидел… Или эта сказала, когда лазила…

Саят увидел дверку туалета с женским символом, затормозил, но богиня тащила вперед, и он не отпустил руку. В кабинке она взобралась на унитаз, впилась в его губы. Тело ее было близким, нежным, так возбуждало, особенно груди, мягко упершиеся, и бедра, настолько бархатные и мягкие, что пальцы ныли от удовольствия гладить их. Ему казалось, что на кончиках пальцев раскрылись жадные губы («И почему их не было раньше!» – дивился Сай) и теперь нежно лобзают каждый миллиметр ее кожи, утончающейся по мере приближения к заветному местечку. Богиня обхватила его за шею и бесконечно целовала, звонко чмокая, когда губы промахивались или соскальзывали от его резких движений. Саят не заметил, как джинсы расстегнулись и стали сползать по ногам, а член сам выпростался из плавок и устремился вперед. Руки, впечатленные теплом и упругостью ягодичек богини, задрали юбчонку и лезли в невесомые трусики.

– Не снимай, отодвинь, – и губы снова слились с ним, перекрывая дыхание.

Необычайно чувствительный и пульсирующий гигант («И когда он стал таким большим!» – удивился Сай) скользнул в жаркое и влажное обиталище, сначала преодолев легкое сопротивление, а затем – перебрав крайней плотью каждую складочку и упершись в конце пути в некую преграду, ощутимо нависшую чуть сверху… Наслаждение от движения и соприкосновения с преградой было так велико, что передалось от него ей, и богиня в руках Саята прогнулась назад с восторженным вскриком: «Ах!» А дальше началось бесконечное взаимное движение, которое Саят намеренно замедлял («А почему раньше мне это не удавалось?»), хотя богиня уже сомкнула ноги на его спине, полностью доверившись сильным рукам, поддерживающим ее бедра. Богиня сама задавала темп, вжимаясь в тело Сая, утопая в нем и вскрикивая при каждом подъеме и спуске. Она дважды успела выплеснуть на него свою страсть, сжимая его там, внутри, отчего силы только прибывали. А затем нежность вскипела и в нем, завладела руками, прижала богиню к груди, затопила все тело, прорвала плотину наслаждения и долго выплескивалась из него, затапливая Саята снизу доверху теплыми разноцветными волнами сладостного цунами…