Даниэль Одье - Интервью с Уильямом Берроузом

Время, за которое зависимость возникает, для каждого свое — все дело в индивидуальной восприимчивости и силе употребляемого препарата. Обычно наркоман, принимающий по грану морфия в день внутривенно в течение месяца, испытывает значительный дискомфорт, стоит инъекциям прекратиться. За четыре или шесть месяцев возникает полная зависимость. В общем, в зависимость впадают те, у кого есть доступ к джанку. В Иране, где опиум продавался открыто в лавках, насчитывалось три миллиона наркозависимых. Нет такого понятия, как предзависимая личность, как нет личности предмалярийной — все это бред психиатров. (Девять из десяти психиатров вообще надо разжаловать до коновалов, а их книги сжечь.) Если совсем просто, то большая часть людей получает от джанка кайф. Попробовав раз, они захотят его снова и снова, и снова… болезнь зависимого — сам джанк. Постучитесь в любую дверь, не важно к кому. Так вот, если вмазывать ему этого «божьего дара» по полграна каждый день в течение полугода, и перед вами — так называемая зависимая личность… старый нарк, продающий рождественские открытки на Северной Кларк-стрит, Священником звали его, потухшие рыбьи глаза, смотрящие на то, чего остальные не видят. На джанк.

Целиком наркозависимую личность можно определить так: зависимый нуждается в зелье. Он на все пойдет, чтобы раздобыть его. Как и вы — ради воды, если будете испытывать сильную жажду. Понимаете, джанк — это личность. Серый замшелый человек ничем другим, кроме как джанком, быть не может меблированные комнаты на зачуханной улице комната на верхнем этаже ступеньки скрипят Священник тащится вверх вдоль перил ванная пожелтевшая панельная обшивка толчок протекает позади умывальной раковины теперь у себя в комнате соображает серая тень на дальней стене вот что было мной мистер. Я употреблял джанк пятнадцать лет, десятки раз пробовал лечиться. Даже в Лексингтоне лежал. Выйдя оттуда, на следующий день надел костюм взял под мышку «Уолл-стрит джорнал» и тут же за болеутоляющим.

— Это жене, она… э…

— Понимаю, сэр. Может, вам двухунцевую дозу?

— Да, конечно, надо бы.

Я пробовал резкий отказ и затяжной отказ, кортизон, транквилизаторы, антигистамины и лечение сном. И каждый раз срывался при первой возможности. Почему наркоманы добровольно лечатся, а потом срываются? На глубоком биологическом уровне наркоман хочет излечиться, потому что джанк смертелен, и тело это прекрасно знает. Я психологически до конца не исправился, пока не попробовал апоморфин. Точно знаю: апоморфин — единственное средство, способное стереть «зависимую личность», моего старого друга Опиумного Джонса. В Танжере, в 1957 году, мы особенно сблизились, вмазываясь каждый час по пятнадцать гран метадона в день, что равно тридцати гранам морфия. Неслабо, поверьте. Я не менял одежды. Джонс любит, когда шмотки выдержаны в запахе тела в спертом воздухе меблированной комнаты: и шляпа на столе, и пальто на спинке стула источают амбре — вы в гостях у Джонса. Я не мылся. Старик Джонс не любит соприкасаться с водой. Я сутками лежал на кровати, глядя на мысок своего ботинка, и общался с Джонсом. Но однажды заметил: Джонс не настоящий друг наши интересы разнятся. Тогда я сел на самолет и полетел в Лондон где познакомился с доктором Ден-том огонь в камине шотландский терьер чашка чая. Доктор рассказал об апоморфине и я на следующий день лег к нему в частную лечебницу. Обклеенная розовыми обоями комната на последнем этаже четырехэтажного здания каких много на Кромвель-роуд. За мной присматривали дневная сиделка и ночная. Днем и ночью мне кололи по одной двадцатой грана апоморфина каждые два часа. Доктор Дент сказал: если надо, мне дадут морфий, но доза составит одну двенадцатую от привычной, и на следующий день ее снова урежут.

У каждого наркомана есть особенный симптом абстиненции, тот, который бьет сильней всего. У меня — переживание медленной, болезненной смерти мистера Джонса. В Лексингтоне старожилы рассказывали о своих особых симптомах:

— Как только начнет ломать, так меня блеват и кидат.

— А у меня кожа холодным огнем горит, аж на стенку лезу.

— А я чихаю.

— Меня будто зашивают в серый труп мистера Джонса. Никого и ничего больше не надо, только бы оживить мистера Джонса.

Третий день чашка чая на рассвете тихое чудо апоморфина я учусь жить без Джонса, читаю газеты пишу письма, раньше бывало за месяц письма сочинить не мог а тут пишу их уже на третий день и готовлюсь к разговору с доктором Дентом который вовсе не Джонс. Апоморфин позаботился о моем особом симптоме. На седьмой день мне ввели последние восемь гран апоморфина. Еще через три дня я выписался. Вернулся в Танжер, где к тому времени джанк снова стал доступен, но мне уже не требовалось напрягать волю, что бы этим ни называли. Я просто его не хотел. Апоморфин позволил спокойно взглянуть на серую цепочку дней, проведенных на джанке, взглянуть на мистера Джонса в задрипанном черном костюме и фетровой шляпе стоящего в спертом воздухе меблированной комнаты его серую плоть и погасшие подводные глаза. Так я сварил его в соляной кислоте. Иначе никак нельзя было очистить его слой за слоем от серой спертости меблирашки.