Лайонел Шрайвер - Другая жизнь (So Much for That)

– Военная терминология – всего лишь метафора, – сказал Гольдман. – Разговор на медицинские темы на том языке, который понятен и непрофессионалу.

– Для Глинис ваше «восхищение ее стойкостью» звучит как обвинение в том, что ей не становится лучше. Разве вы не видите? Именно поэтому она никогда не откажется продолжать борьбу. Поэтому я не могу… не могу ни о чем с ней говорить.

– Я не вижу причин, по которым ей стоит отказываться от «борьбы». Глинис – миссис Накер – не унывает только благодаря своему упорству. Я немного ее знаю, поэтому прошу вас, чтобы высказанный мной прогноз остался между нами.

– Еще один секрет, – печально вздохнул Шеп, опускаясь на стул. – Хотя это чертовски большой секрет.

– Я забочусь о том, как ваша жена проживет оставшееся время. Не хочу, чтобы она падала духом.

– Думаете, она ничего не поймет? Не узнает, что происходит в ее собственном теле?

– Вам покажется странным, но это возможно. Все же я посоветовал бы вам связаться с ее семьей и друзьями. В любом случае речь идет о днях или неделях, но никак не о месяцах. Они не должны опоздать проститься с ней.

– Что хорошего в том, чтобы приехать попрощаться и не иметь возможности попрощаться?

– Пардон?

– Если мы ничего не расскажем Глинис, никто не сможет с ней проститься.

– Порой услышать «аста ла виста» легче. Иногда мы говорим: «Увидимся!», хотя никогда больше не встречаемся.

– Думаю, – неохотно кивнул Шеп, – вы правы. Глинис не захочет услышать слова прощания. Как, впрочем, и все остальное.

– Пожалуй, я могу понять, почему вы предпочитаете отказаться от перитоксамила. Но она очень ждет начала лечения. Если вы беспокоитесь о ее психологическом равновесии и хотите помочь ей продержаться на плаву, я могу выписать плацебо.

И Глинис будет похожа на двенадцатилетнюю девочку, принимающую кортомалофрин. Мысли о том, что последние дни жизни его жены будут окутаны паутиной лжи, расстроили его больше, чем можно было ожидать.

– Возможно. Я вам сообщу.

– А пока обязательно информируйте меня о ее состоянии и звоните, если понадобится совет, как ее успокоить.

– Я знаю, что вы можете сделать, – сказал Шеп, низко опустив голову. – Я не позволю, чтобы она умирала в больнице, и хочу избавить ее от боли, которой она уже вытерпела немало. Мне нужно что-то, чтобы облегчить ей конец.

– Конец не может быть приятным, напротив. Профессионалы справятся с этим лучше, чем вы. Они знают, как ее успокоить.

Неоднократно повторенное слово резало слух. Шеп даже подумал, что с медицинской точки зрения у слова «успокоить» есть другое значение.

– Вы уверены, что не передумаете насчет больницы? – настаивал врач. – Вы справитесь?

– Да. И я не сомневаюсь, если Глинис будет готова к тому, что неминуемо должно произойти, она согласится со мной.

– Использование обезболивающих препаратов строго контролируется управлением. Я не имею права по собственной воле раздавать таблетки, поскольку они могут вызвать зависимость.

– Правительство беспокоит, что моя жена на смертном одре станет наркоманкой?

Гольдман вздохнул:

– Полагаю, дело не только в рациональности… – Он закусил губу. – Это немного рискованно, но… Я дам вам рецепт на жидкий морфин. Это несложно. Всего несколько капель на язык, когда она…

– Будет пребывать в беспокойстве, – произнес Шеп с прежней грустью в голосе. Он встал. – Спасибо. Прошу извинить за мой тон – я не хотел показаться неблагодарным.

– Я знаю, что вы нам благодарны, мистер Накер. И приношу свои извинения, что не смог сделать большего для вашей жены. Мы испробовали все возможное, как вы знаете. Мезотелиома – страшная, смертельная болезнь. Недаром в переводе с греческого «асбест» означает «неугасимый». Вы сами мастер и должны понимать: в ящике столько разных инструментов.

Они обменялись рукопожатиями, и Шеп собрался уходить, но в дверях остановился:

– И еще. Операции, химиотерапия, переливания крови, дренаж, МРТ… Согласно моим записям, счет за лечение Глинис превысил два миллиона долларов. По-вашему, это справедливо?

– Вполне реально, – заключил врач.

Уняв свое упрямство, Шеп промолчал, но подсчитал, что они тратили приблизительно 2700 долларов в день, и подумал, что Глинис готова была сама заплатить такие деньги, чтобы избежать хоть одной процедуры. Конечно, он не мог поручиться за весь ужас, пережитый во время болезни, оставившей ее один на один со смертоносным аппаратом, но что было для нее страшнее, сам рак или его лечение, – вопрос спорный.