Лайонел Шрайвер - Другая жизнь (So Much for That)

Когда он переехал в Нью-Йорк, то отчетливо осознал, из какого захолустья он выбрался. Шеп долго тренировался правильно произносить слова, как это делали окружающие, избавлялся от привычной провинциальной манеры. Он учился произносить каждую букву, растягивать или, наоборот, отрывисто произносить звуки. Уже через несколько недель он заказывал в ресторане «молочный коктейль», а не «фраппе», «содовую» или «тоник». Но его застенчивость и смущение давно исчезли без следа. В определенной степени ему даже нравилось, что он приехал из такого специфического места. Человек из городка с населением всего-то десять тысяч душ – товар штучный. Именно мрачному северному городу он обязан способностью легко переносить холодную погоду. Ему нередко приходилось тащиться в школу по сугробам высотой три фута, когда мокрый снег больно хлестал по лицу, а мороз покрывал инеем ресницы. Пройдя две улицы, он чувствовал, что ноги слабеют, – что там до периферической невропатии Глинис! Опустив голову, он шел, преодолевая порывы ветра, и думал только о следующем шаге, потом о следующем… Закалка, полученная в детстве, очень пригодилась ему в последние шесть месяцев: умение, сжав зубы, противостоять трудностям, никогда не жаловаться и собираться с силами, когда кажется, их уже не осталось.

В воздухе витал своеобразный запах «Фрейзер пейпа». Припарковавшись у клиники «Андроскоггин Вэйли», Шеп вздохнул в полную силу легких: ностальгия. Посмотрел на сверкающий гранитный пол: совсем не похоже на запущенную «Викториан хоспитал», где ему в десять лет удаляли гланды. Здесь ощущалась боль, страдание, атмосфера была суровая и сдержанная, пахло прокипяченным бельем, современная «Андроскоггин Вэйли» была больше похожа на больницу. Построенная в 1970-м, отремонтированная клиника все меньше напоминала место, где вам без разговоров отрежут ногу, и все больше контору, где можно поменять просроченные права. Однако ее уют и чистота казались обманчивыми – как яркий солнечный свет зимним утром в Нью-Хэмпшире, когда, понадеявшись на погожий денек, выходишь из дома и попадаешь в снежный круговорот, а тридцатиградусный мороз леденит щеки.

К тому времени, когда его провели в палату, отец еще спал после утренней операции. Шеп больше не думал о страховке. Они не всегда ладили, Гэбриэль Накер был непростым человеком. Его звучный голос опытного оратора был слишком мощным для скромного прихода, его речи об устрашающей нищете во многих странах мира и апартеиде в Южной Африке не находили отклика в душах прихожан, которых интересовали менее глобальные вопросы, например сохранение рабочих мест на фабрике. Как отец, он был суров и выносил решения с таким видом, с каким другие отцы пороли своих отпрысков, но боль после таких разговоров сохранялась дольше, чем синяки. Самым страшным для маленького Шепа было расстроить отца. То, что Шеп из владельца компании добровольно превратился в простого сотрудника, несомненно, было именно тем, что могло «расстроить» проповедника. Однако вскоре Гэбриэлю Накеру стало безразлично, владелец его сын или нет. Крупные бизнесмены были, с его точки зрения, людьми если не совсем безнравственными, то не очень высоких моральных принципов, но и бездельников он считал нечестивцами. Доводы о том, что в случае, если все население примкнет к Корпусу мира, мы все будем голодать, ни к чему не привели, но Шеп, по крайней мере, получил одобрение за то, что дал работу нескольким латиноамериканским эмигрантам. В связи с тем, что отец никогда не испытывал симпатии к американцам европейского происхождения, это считалось само собой разумеющимся, что белое население обязано им помогать.

Рано или поздно осознание того, что родители состарились, приходит к любому человеку. Находясь под воздействием детских стереотипов, человек может не понимать этого годами, до тех пор, пока старческие изменения не станут откровенно бросаться в глаза всем окружающим. Осознание вполне рутинных вещей не воспринимается как прозрение. Обрабатывая руки дезинфицирующим средством перед входом в палату, Шеп Накер впервые остро и явственно ощутил, что отец не вечен.

Очертания знакомой с детства фигуры. Отец занимал неестественно мало места на узкой больничной кровати. Может, ему стоило вмешаться и разнообразить чем-то его меню, состоящее в основном из сэндвичей с поджаренным сыром. Кожа была прозрачной, словно водная гладь, и Шеп подумал, что это одно из тех изменений, произошедших, скорее всего, много лет назад, которые он не замечал; понять это сейчас было неприятно. В шестьдесят его преподобие очень гордился не тронутыми сединой густыми темными волосами – каким-то образом от его сына ускользнуло, что за последние десятилетия отец начал лысеть, а оставшиеся на голове редкие волосы стали совсем белыми. Руки, покоящиеся на простыне, были испещрены глубокими морщинами, усыпаны пигментными пятнами, и все эти изменения произошли не за одну ночь, а за многие годы.