Феликс Аксельруд - Испанский сон

— Ты что? — спросил он шепотом. — А если мы уже…

— Поняла, — сказала она, почему-то шепотом тоже, и полезла за фонарем.

— Слышишь? — спросил он. — Не свистит.

— Ага.

Она нашла наконец фонарик и пустила луч вверх. Темный свод, такой же, как и в начале пути, перемещался назад не быстрей человеческого шага. Двое переглянулись при свете фонарика.

— Сейчас глянем вперед, а там все то же, — сказал он. — Немножко не дотянули… километров пятьсот.

— Не каркай, — сказала она неуверенно. — Кто будет смотреть?

— А кто у нас впередсмотрящий?

— Не знаю. Давай вместе, а?

— Давай. По счету «три». Раз, два…

— Стой! — сказала она. — Давай договоримся так: если там рельсы, не хныкать. Может, пятьсот — а может, всего пять. Ты ж понимаешь, расчет не может быть точным ну прямо до сантиметра.

— Ага, — сказал он. — Будем смотреть?

— Ну. Раз, два… три!

Они посмотрели.

Рельсы уходили вперед, и конца им не было.

— Но мы же еще не остановились, — сказала она, чувствуя комок в горле и легкую нервную дрожь. — Вспомни: разве мы разогнались так уж быстро?

— А я думаю, — сказал он, — что за столько лет смазка в колесах могла и загустеть.

— И что?

— Ничего.

— Ты пессимист, — сказала она с неудовольствием и погасила фонарь.

— Опять экономия? — хмыкнул он.

— Просто я хочу в туалет. Подвинься.

Она использовала унитаз и уступила место товарищу. А чего я ждала, подумалось ей. Наверно, я ждала, что мы подъедем так, как поезда подъезжают к вокзалам. Тихонько подъедем, и — р-раз!

— Слушай-ка, — сказал Игорь в темноте. — А ведь там, в конце, должна стоять испанская вагонетка.

— Да, — с удивлением согласилась она. — Я как-то об этом не думала.

— Интересно, она такая же — или нет?

— Конечно, нет: на ней же двигатель, тормоз…

— Ну, я имел в виду, где ее сделали. К примеру, если бы я был Jefe, — предположил он, — я бы сделал ее на своих заводах; но он мог и сказать Сталину: сделай-ка мне заодно. Главное ведь все-таки не двигатель и тем более не тормоз, — добавил он внушительно, — главное в этом ходовая часть.

— Не знаю, — сказала Мария. — Он не успел рассказать мне об этом, а я сама не догадалась спросить. Я полностью сосредоточилась на расположении станций, так как это было гораздо важней.

— По-моему, мы едва не остановились, — сказал Игорь. — Зажги фонарь.

Мария включила фонарь.

Они посмотрели вперед, и у обоих дух захватило. Впереди, в черном пространстве над рельсами, громоздилось нечто. Оно было так велико, что полностью перекрывало собой туннель. Оно было похоже на пробку в туннеле. Они переглянулись и прочли друг у друга на лице единственную тревожную мысль: удастся ли пролезть между туннельной стеной и краями внезапной преграды.

Их вагонетка, такая маленькая в сравнении с тем, что ждало впереди, подъезжала все ближе. Фонарик Марии высвечивал в преграде какие-то будто неровности, и Игорь достал свой фонарик и присоединился лучом. Два луча проявили огромный портрет, в размер туннеля плывущий навстречу. Человек среднего возраста, лысоватый, по лицу склонный к полноте, смотрел на них взглядом цепким, требовательным и беспощадным.

Мария расхохоталась.

— Это Jefe, — сказала она сквозь смех царевичу, тоже вмиг развеселившемуся — их смех резко отражался от стен. — Боже, какая прелесть! А наш-то, смотри, ничего такого не повесил… ну конечно! Аскет был!

— Этот повесил не потому, — сказал Игорь, отсмеявшись. — Он просто был уверен, что ему эта штука не понадобится; хотел встретить врага как бы лицом к лицу.

— Не надо! — возразила Мария. — Они оба были уверены, что не понадобится.

Вагонетка подошла почти вплотную к портрету. Теперь обоих волновало — а что там, за ним. Вдруг портрет нарисован на чем-то более основательном, чем фанера или что-нибудь вроде того.

Вагонетка мягко ткнулась фарой в портрет. Пару секунд не происходило ничего; затем из-за портрета послышался негромкий металлический лязг, и кажущееся огромным сооружение подалось назад под этим слабым ударом.

— Пора выгребаться, — сказала Мария и стала выбрасывать наружу мешки.

Они вылезли из вагонетки, мысленно попрощались с ней, такой сейчас милой и трогательной, ставшей частью их прежней жизни, и налегли на портрет. Опять послышался лязг, и портрет явственно откатился. Туннель вдруг кончился; свет, показавшийся им очень ярким, упал на них со всех сторон. Они шагнули вслед за портретом и ощутили себя в открытом пространстве.