Джек Керуак - Сатори в Париже

Теперь, скажите же, какой напористый американец с понтиаком, кучей долгов и мартовским гастритом не заинтересуется таким выгодным дельцем!

Эй! А еще мне проситься на язык матросская песня:

«Я в матросы пошел Чтобы мир повидать И что ж я увидел? Морскую лишь гладь»

24

Теперь мне уже страшно, мне кажется что кое кто из встреченных на пути моих уличных блужданий типов сговаривается кинуть меня на оставшиеся две–три сотни - Туманно и тихо, не считая внезапных взвизгов шин автомобилей заполненных парнями, девушек вообще нет – Я начинаю психовать и подхожу к какому–то старику, явно типографскому рабочему что ли, спешащему домой с работы или после вечера за картами, может это призрак моего отца, потому что конечно же мой отец на небесах смотрит на меня этой ночью, наконец–то в Бретани, куда он и все его братья и дядья и все их отцы так стремились попасть, и только бедный Ти Жан в конце концов добрался туда, и у этого бедного Ти Жана сейчас нету даже его армейского швейцарского ножа запертого в чемодане в аэропорту в двадцати милях торфяных болот отсюда – Он, Ти Жан, сейчас очень боится, и не бретонцев вовсе, потому что битва в такое вот рыцарское турнирное утро с флагами и публичными женщинами дело благородное, но этих апашеских переулочков полных выродков типа Уоллейса Бири [58] , и даже хуже, тонкие усики и тонкое же лезвие или маленький никелированный пистолет – Эй, попридержите ваши арбалеты, на мне доспех, мой рейховский [59] доспех который – Легко мне шутить об этом сейчас, карябая эти записки в безопасных 4500 милях оттуда, дома, в старой Флориде, за надежно запертыми дверями, и шериф не дремлет в городке таком же паршивом но хотя бы менее туманном и темном Не переставая оглядываться через плечо, я спрашиваю типографиста «Где тут жандармы?»

Он ускоряет шаг думая что это начало наезда.

На рю де Сиам я спрашиваю молодого парня «Ou sont les gendarmes, leur offices?» (Где тут жандармы, где их участок?)

«Такси не желаете?» (по–французски).

«А куда я поеду–то? Здесь же нет гостиниц?»

«Полицейский участок туда дальше по Сиаму, потом направо, увидите»

«Merci, Monsieur».

Я иду дальше думая что должно быть он послал меня не туда, потому что в сговоре с бандитами, сворачиваю налево, оглядываюсь через плечо, и вдруг все вокруг торжественно затихает и вижу я мерцающее в тумане огнями здание, с задней его части, и оно как я догадываюсь и есть полицейский участок.

Я прислушиваюсь. Ни звука. Ни визга тормозов, ни бормотания голосов, ни взрывов хохота.

С ума я что ли сошел? Рехнулся, как енот в лесах Биг Сура, или тот еще дрозд, или какой–нибудь поляк бродяга небесный, или шизанутый слон наглец проглотивший огурец, или еще кто [60] ?

Я захожу прямо в участок, достаю из нагрудного кармана свой зеленый американский паспорт, показываю его дежурному жандармскому сержанту, и говорю что не могу бродить всю ночь по этим улицам без ночлега и т.д., что у меня есть деньги на гостиницу и т.д., мой чемодан заперт в аэропорту и т.д., я опоздал на самолет и т.д., я турист и т.д., и что мне очень страшно.

Он меня понял.

К нам вышел его начальник, кажется лейтенант, они сделали несколько телефонных звонков, потом вызвали машину, и я сунул дежурному сержанту 50 франков, сказав «Merci beacoup».

Он покачал головой.

Эта была одна из трех оставшихся у меня в кармане монет (50 франков это около 10$), и, сунув руку в карман я думал что это может быть пятифранковик, или десяти, в общем пятьдесят франков выпало как карта вытянутая из колоды наугад, и мне было стыдно что они могут решить что я хочу их подкупить, это были просто чаевые – Но полиция Франции не принимает «чаевых».

Получилось так, что Республиканская Армия защитила выпавшего из гнезда потомка бретонских вандейцев.

И те двадцать сантимов, золотые как истинное caritas, которые я должен был положить в коробку для пожертвований, на самом деле я должен был выходя выронить их из кармана на пол полицейского участка, но разве может такая мысль вовремя придти в голову такого никчемного хитрожопого канука как я?

А если бы такая мысль пришла мне в голову, закричали бы они и тогда о подкупе?

Нет – у французских жандармов свои понятия.

25

Этот трусливый бретонец (я), порченый двумя столетиями в Канаде и Америке, в чем нет ничьей вины кроме моей собственной, этот Керуак которого подняли бы на смех в стране Принца Уэльского, потому что он не умеет ни охотиться, ни рыбачить, ни воевать за кусок мяса для своих отцов, этот хвастун, этот хлюпик, стыдливый паскудник, разнеженный блудник, «кладезь причуд» как сказал Шекспир о Фальстафе, эта дешевка [61] , не пророк даже и ясное дело не рыцарь, этот смерти страшащийся слизняк, истекающий слизью в своей ванной, этот беглый раб футбольных полей [62] , этот небрежный художник и дрянной воришка, горлодер в парижских салонах и мямля среди бретонских туманов, остряк на нью–йоркских выставках и нытик в полицейских участках и по телефону мамочке, этот лицемер, этот малодушный aide–de–camp [63] с портфелем набитым книжками и портвейном [64] , рвущий цветочки смеясь над их колючками, ревущий вихрем чернее нефтяных факелов Манчестера и Бирмингема вместе взятых, этот занудный засранец, любитель испытывать мужскую гордость и женскую стойкость [65] , эта дряхлая развалина с битой в руке и надеждою победы [66] . Этот, короче говоря, зашуганный и униженный тупоголовый пустобрех и хренов потомочек настоящих мужчин.