Джеффри Чосер - Кентерберийские рассказы

Держал борзых на псарне он две сотни:

Без травли псовой нету в жизни смысла.

Он лебедя любил с подливкой кислой. 35

Был лучшей белкой плащ его подбит,

210 Богато вышит и отлично сшит.

Застежку он, как подобает франтам,

Украсил золотым «любовным бантом».

Зеркальным шаром лоснилась тонзура, 36

Свисали щеки, и его фигура

215 Вся оплыла; проворные глаза

Запухли, и текла из них слеза.

Вокруг его раскормленного тела

Испарина, что облако, висела.

Ему завидовал и сам аббат —

220 Так представителен был наш прелат.

И сам лицом упитанный, румяный,

И сапожки из лучшего сафьяна,

И конь гнедой, артачливый на вид.

С ним рядом ехал прыткий Кармелит. 37

225 Брат сборщик был он 38— важная особа.

Такою лестью вкрадчивою кто бы

Из братьи столько в кружку мог добыть?

Он многим девушкам успел пробить

В замужство путь, приданым одаря; 39

230 Крепчайшим был столпом монастыря.

Дружил с франклинами 40он по округе,

Втирался то в нахлебники, то в други

Ко многим из градских почтенных жен;

Был правом отпущенья 41наделен

235 Не меньшим, говорил он, чем священник, —

Ведь папой скреплено то отпущенье.

С приятностью монах исповедал,

Охотно прегрешенья отпускал.

Епитимья 42его была легка,

240 Коль не скупилась грешника рука.

Ведь щедрые на церковь приношенья —

Знак, что замолены все прегрешенья,

И, покаянные дары прияв,

Поклялся б он, что грешник чист и прав.

245 «Иные, мол, не выдавят слезы

И не заставят каяться язык,

Хотя бы сердцем тайно изнывали

И прегрешений скверну сознавали.

Так, чтоб избегнуть плача и поста,

250 Давай щедрее — и душа чиста».

Он в капюшоне, для своих подружек,

Хранил булавок пачки, ниток, кружев.

Был влюбчив, говорлив и беззаботен.

Умел он петь и побренчать на роте. 43

255 Никто не пел тех песен веселей.

Был телом пухл он, лилии белей.

А впрочем, был силач, драчун изрядный,

Любил пиров церемониал парадный.

Трактирщиков веселых и служанок

260 И разбитных, дебелых содержанок.

Возиться с разной вшивой беднотою?

Того они ни капельки не стоют:

Заботы много, а доходов мало,

И норову монаха не пристало

265 Водиться с нищими и бедняками,

А не с торговцами да с богачами.

Коль человек мог быть ему полезен,

Он был услужлив, ласков и любезен.

На откуп отпущения он брал,

270 К стадам своим других не подпускал.

Хоть за патент платил в казну немало,

Но сборами расходы покрывал он.

Так сладко пел он «In principio» 44

Вдове разутой, что рука ее

275 Последнюю полушку отдавала,

Хотя б она с семьею голодала.

Он, как щенок, вокруг нее резвился:

Такой, да своего бы не добился!

В судах любви 45охотно он судил,

280 И приговоры брат сей выносил

Так, словно был он некий кардинал.

Он рясою своею щеголял —

Не вытертой монашеской ряднины,

А лучшего сукна, и пелерина

285 Вокруг тверда, как колокол, торчала.

Чуть шепелявил он, чтобы звучала

Речь английская слаще для ушей.

Он пел под арфу, словно соловей,

Прищурившись умильно, и лучи

290 Из глаз его искрились, что в ночи

Морозной звезды.@ Звался он Губертом.

Купец 46с ним ехал, подбоченясь фертом,

Напялив много пестрого добра.

Носил он шапку фландрского бобра 47

295 И сапоги с наборным ремешком

Да бороду. 48Он толковал о том,

Как получать, как сберегать доходы.

Он требовал, чтоб охранялись воды 49

В пути из Миддлбурга в Оруэлл. 50

300 Он курс экю высчитывать умел

И знатно на размене наживался

И богател, а то и разорялся,

Но ото всех долги свои скрывал.

Охотно деньги в рост купец давал, 51

305 Но так искусно вел свои расчеты,

Что пользовался ото всех почетом.

Не знаю, право, как его зовут.

Прервав над логикой усердный труд, 52

Студент Оксфордский 53с нами рядом плелся.

310 Едва ль беднее нищий бы нашелся:

Не конь под ним, а щипаная галка,

И самого студента было жалко —

Такой он был обтрепанный, убогий,

Худой, измученный плохой дорогой.

315 Он ни прихода не сумел добыть,

Ни службы канцелярской. 54Выносить

Нужду и голод приучился стойко.

Полено клал он в изголовье койки.

Ему милее двадцать книг иметь, 55

320 Чем платье дорогое, лютню, снедь.

Он негу презирал сокровищ тленных,

Но Аристотель 56— кладезь мыслей ценных