Питер Акройд - Чосер

Существует изображение Джеффри Чосера уже в зрелых летах, выступающего перед собранием придворных: он стоит на огороженном возвышении, украшенном ниспадающей с перил узорчатой тканью. Это не кафедра, но рука Чосера поднята в проповедническом жесте, почему и принято считать, что он запечатлен здесь читающим свои стихи, хотя ни книги, ни какого-либо текста в его руках разглядеть невозможно. Эта картинка, украшавшая фронтиспис рукописной копии “Троила и Хризеиды”, была выполнена в начале XV века, но само портретное изображение Чосера, по-видимому, скопировано с более ранних оригиналов; на картинке у Чосера – клинообразная бородка, усы и пышная каштановая шевелюра.

Здесь уместно заметить, что роста поэт был, по тем временам, среднего – примерно пять футов шесть дюймов – и телосложения дородного, если не тучного, как свидетельствовал он сам. Изображен Чосер не в платье, которое приличествовало бы ученому поэту, а скорее в пышном одеянии придворного. Это следует выделить особо как черту, существенную и для анализа его творчества. С четырнадцати лет и до самой смерти он находился на королевской службе. Фигура Чосера являлась привычным и неотъемлемым атрибутом придворной жизни, так как служил он трем королям и двум принцам. Вот почему орнамент по краю фронтисписа представляет собой переплетение листьев и цветов, что отражает бытовавшую тогда при дворе игру: шутливое разделение придворных на поклоняющихся “листу”, то есть чистой, возвышенной любви, “fine amour”, и тех, кто превыше всего ценит наслаждение, “plaisaunce”, и стремится к “цветку”. В ранних произведениях Чосера мы находим отголоски этой игры.

Слушатели поэта также заслуживают внимательного рассмотрения. Среди них четко выделяется облаченный в золото Ричард II. Примечательно, что представление о Чосере было неразрывно связано с этим монархом. Ричард, правивший с 1377 по 1399 год, являлся едва ли не самым интересным и загадочным персонажем среди всех сидевших на английском троне. В эпоху ослабления феодальной власти он исповедовал культ ее величия и всячески насаждал этот культ, окружая себя пышностью и великолепием. Весь антураж, сопутствующий выступлению поэта на картинке, как и его фигура, подчеркнуто театральны и драматически выразительны, ибо чертами драматизма отмечена была и культура того времени. Цветовое решение фронтисписа также приобретает аллегорический смысл, отражая драматизм исторического момента: желтый, цвет ревности, в противоборстве с синим – цветом верности, противопоставленным зеленому – цвету предательства. Четырнадцатый век получил наименование переходного. Хотя переходность, можно сказать, свойственна и всем прочим временам, отличие в данном случае состоит в том, что Чосера выпестовало столетие, когда перемены буквально витали в воздухе. Отрывочные и неоконченные “Кентерберийские рассказы” уже сами по себе являются свидетельством перемен.

Прочих придворных, собравшихся в укромном уголке парка, также можно распознать с большей или меньшей степенью точности. На картинке узнаваема королева Анна, супруга Ричарда. В толпе его приближенных мы видим и Джона Гонта, первого и самого верного из покровителей Чосера. Надо сказать, что от внимания исследователей в целом ускользнуло то обстоятельство, что кружок поэта составляют главным образом женщины. В них современники видели тогда естественную аудиторию всех выступающих – рассказчиков, стихотворцев и певцов.

В последующие века, как считалось, читательницами романов тоже являлись в основном женщины. Возможно, это способно дать нам ключ к пониманию стилистики ранней и наиболее галантной поэзии Чосера.

Но на картинке мы можем увидеть, что некоторые женщины выступающего вовсе не слушают, на лицах других – за притворным вниманием читаются скука или же замешательство. Попутно это приоткрывает нам и черту творческого воображения, характерную для художников той эпохи, пристальное внимание к мелочам и индивидуальным особенностям изображаемого. Портрет Чосера, как и его искусство способны создать иллюзию объемности той или иной находящейся в пространстве группы, иллюзию жизнеподобия аккуратно переданной детали. Но указанному тяготению к реализму, если простителен будет подобный анахронизм в терминологии, здесь сопутствует нечеткость общего плана. Изображение Чосера, выступающего перед публикой, увенчивает процессия, тянущаяся вдоль стены средневекового замка, и смысл этой сцены не совсем ясен. Есть предположение, что это иллюстрация к “Троилу и Хризеиде”, другие исследователи склоняются к мысли, что процессия состоит из придворных, идущих слушать Чосера, и что возглавляет ее сам поэт.