Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

На прощание тетка сказала ему:

— Вы — мой кандидат, помните.

Когда Эухения вернулась домой, тетка сразу сказала ей:

— Ты знаешь, кто здесь был? Дон Аугусто Перес.

— Аугусто Перес… Аугусто Перес… Ах, да! И кто его привел?

— Моя канарейка.

— А зачем он приходил?

— Что за вопрос! Ради тебя.

— Пришел ради меня, но привела его канарейка. Не понимаю. Уж лучше бы ты говорила на эсперанто, как дядя Фермин.

— Он приходил ради тебя, это молодой человек приятной наружности, статный, хорошо воспитанный, неглупый, а главное, богатый, дорогая, богатый.

— Не нужно мне его богатство, я работаю не для того, чтобы продаваться.

— Кто говорит об этом, злючка?

— Хорошо, тетушка, хорошо, оставьте шутки.

— Ты его увидишь, малышка, увидишь и переменишь свое мнение.

— Ну, уж этому не бывать!

— Не зарекайся, может, еще придется напиться этой водицы.

— Пути провидения неисповедимы! — воскликнул дон Фермии. — Бог…

— Послушай, — перебила его жена, — как это у тебя совмещается с анархизмом? Я тебе говорила это уже тысячу раз. Если никто не должен управлять, зачем тогда бог?

— Я — анархист мистический, жена, ты это слышала от меня тоже тысячу раз, мистический. Бог не управляет, как это делают люди. Бог — тоже анархист. Он не управляет, а…

— А повинуется, так, что ли?

— Верно сказала, верно. Сам бог просветил тебя. Подойди ко мне.

Он взял жену за руки, посмотрел ей в лицо, сдул со лба белые завитки волос и добавил:

— Сам бог вдохновил тебя. Да, бог повинуется.

— Только в теории, не так ли? А ты, Эухения, оставь глупости, для тебя это прекрасная партия.

— Я тоже анархистка, тетушка, но не такая, как дядя Фермии, без мистики.

— Ну, мы еще посмотрим! — закончила разговор тетка.

«Ах, Орфей, Орфей! — говорил уже дома Аугусто, давая песику молоко. — Я сделал великий, решительный шаг: я проник в ее очаг, в ее святилище. Ты знаешь, что такое решительный шаг? Ветры судьбы гонят нас, и все наши шаги — решительные. Наши шаги? Или не наши шаги? Да, мой Орфей, мы идем по дикому, заросшему лесу, без тропинок. Тропинку прокладывают наши ноги, шагая наудачу. Некоторые думают, что их ведет звезда: меня же ведут две звезды, две звезды-близнецы. Звезда — это только проекция тропинки на небо, проекция случайности.

Решительный шаг! Скажи, Орфей, разве есть необходимость в боге, в мире, в чем бы то ни было? Почему что-то должно существовать? Не думаешь ли ты, что идея необходимости — это лишь высшая форма, которую в нашем сознании принимает случайность?

Откуда взялась Эухения? Она мое создание или я ее создание? Или же мы создали взаимно друг друга: я — ее, а она — меня? Но, быть может, все целое создано каждым единичным явлением, а единичное — целым? И что такое создание? Что такое ты, Орфей? Что такое я?

Мне часто приходило в голову, Орфей, что меня нет, и я бродил по улицам, воображая, будто люди меня не видят. А иногда мне чудилось, что люди видят меня не таким, каким я вижу себя, и в то время, как мне кажется, что я шагаю весьма прилично, чинно, на самом деле я, сам того не зная, паясничаю, а прохожие смеются и издеваются надо мной. С тобой такого не случалось, Орфей? Хотя нет, ты ведь еще молод, и у тебя нет жизненного опыта. Кроме того, ты — собака.

Но скажи мне, Орфей, разве собаки никогда не представляют себя людьми? Ведь люди иногда воображают себя собаками.

Что за жизнь у меня, Орфей, что за жизнь, особенно с тех пор, как умерла мама! Каждый час приходит подгоняемый прошедшими часами; ведь я не знал, что такое будущее. А сейчас, когда я его начинаю смутно различать, мне кажется, оно превратится в прошлое. Эухения стала для меня почти воспоминанием. Эти дни, уходящие в прошлое, этот вечный день, уходящий в прошлое… растворяется в тумане скуки. Сегодня, как вчера; завтра, как сегодня. Посмотри, Орфей, посмотри на пепел, оставленный отцом.

Вот он, символ вечности, Орфей, грозной вечности. Когда человек остается один и отводит взор от будущего, от мечты, ему открывается ужасающая пропасть вечности. Вечность — это не будущее. Когда мы умираем, смерть заворачивает нас по нашей орбите, и мы отправляемся назад, к прошлому, к тому, что было. Так, без конца, мы разматываем клубок нашей судьбы, уничтожая все бесконечное, создавшее нас в вечности, мы движемся в ничто, никогда его не достигая, ибо оно никогда не существовало.

Под этим потоком нашего существования, внутри него, течет другой поток в обратном направлении: здесь мы движемся от вчера к завтра, а там от завтра — к вчера. Судьба наша ткется и распускается одновременно. И иногда до нас доносятся дуновения, запахи и даже таинственные шумы из этого другого мира, из этого нутра нашего мира. Нутро истории — это противоистория, процесс, обратный тому, который мы знаем. Подземная река течет от моря к роднику.