Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

— Чего вам здесь надо? Уж не хотите ли вы забрать моего ребенка? Кто вас прислал? Хотите его арестовать? Куда смотрит закон!

Майор дель Валье пытается уговаривать:

— Не сердитесь, донья Росита. Ваш сын должен дать показания. Даю вам слово, что, как только он это сделает, докажет свою непричастность, он тут же вернется домой. Ничто ему не грозит. Так уж сложились обстоятельства. Если ваш сын не виновен, он будет тут же отпущен, верьте моему слову.

Юноша взглянул исподлобья на мать. Взволнованная, перепуганная великанша, раскрыв объятия, бросилась к сыну. Сын властно остановил ее:

— Замолчи, мать, и успокойся. Скандалить тут бесполезно.

Мать вскрикнула:

— Я не переживу!

— Пойми, мне нечего опасаться, я ни в чем не виноват!

Великанша продолжала мучиться сомнениями:

— Майор дель Валье, скажите, что же все-таки произошло?

Вмешался студент:

— Кто-то, спасаясь от преследования, сюда вбежал и тут же выпрыгнул в окно.

— А ты ему что сказал?

— Я даже не успел хорошенько его разглядеть…

Майор дель Валье его прервал:

— Соответствующие показания вы дадите там, где положено, и, надеюсь, вопрос будет исчерпан.

Великанша, скрестив на груди руки, спросила:

— А известно, кто был этот бежавший?

Сквозь пары перегара подал голос Начито:

— Полковник ла Гандара!

Зажатый между двумя солдатами, Начито всхлипывал; лицо его блестело от обильных слез, нос походил на капельницу. Ничего не понимая, донья Росита с изумлением спросила:

— Как? И вы тоже плачете?

— Я погиб.

Майор дель Валье взмахивает палашом, и конвой уводит студента и Начито.

Приклеившись к зарешеченным окнам, растрепанные, с ввалившимися от бессонной ночи глазами, следили питомицы Тарасены за проходившим мимо конвоем. Они силились разглядеть арестантов, безмолвные силуэты которых угадывались за серой решеткой стволов. Из-под арки звонницы женской обители выглядывал пономарь. В фортах и казармах трубили зорю рожки дневальных. Индейцы, перевозящие по ночам грузы, вступали в город, ведя за собой караваны лам, навьюченных кустарными изделиями и плодами из окрестных горных селений. Дыхание разгоряченных животных разгоняло холодный туман. В блуждающем звоне корабельных склянок просыпалась гавань. Конвой, уводящий арестованных, таял под Аркильо-де-лас-Португесас. В публичном доме бушевала хозяйка, загоняя своих питомиц спать на чердак, а хозяин тем временем с цветком за ухом перестилал белье на ложах продажной любви. Лупита Романтик, в розовой ночной сорочке, молилась перед алтарем, установленным в Зеленой гостиной. Хозяин, держа в зубах булавку и расправляя складки на одеяле, процедил:

— До сих пор не очухаюсь от страха!

В роковую для себя минуту полковник ла Гандара вспомнил об одном индейце, который был сильно ему обязан за ряд оказанных в свое время благодеяний. Пройдя Аркильо-де-Мадрес, полковник, чтобы не вызывать подозрений, замедлил шаг и вышел на Кампо-дель-Перулеро.

Из-за шрама на лице Сакариаса Сан Хосе окрестили Сакариасом Крестоносцем. Хижина его находилась посреди топкой равнины, покрытой камышом и наносными песками и называвшейся Кампо-дель-Перулеро. На заболоченных местах ее клевали свою добычу крупные коршуны, которых в Андах называли «аурас», а в Мексике — «сопилотес». Лошади мирно пощипывали траву, буйно растущую вдоль оросительных каналов. Сакариас расписывал глиняную посуду изображениями диковинных чудовищ из древних легенд. Нескончаемые заросли камышей и песчаные дюны тонули в раннем тумане. Свиньи рылись в болоте за хижиной, а гончар, сидя на корточках, в одной рубашке и индейской шляпе на голове, старательно выводил узоры на чашках и кувшинах. Не обращая внимания на тучи мошкары, Крестоносец работал, лишь время от времени поглядывая на тростниковые заросли, где валялась дохлая лошадь. Настроение у Крестоносца было подавленное: коршун, сидевший на крыше и взмахивавший черными крыльями, казался ему явно дурным предзнаменованием. Портила настроение и другая зловещая примета: смазались краски на росписи. Желтый цвет — обещание бед и огорчений, черный — тюрьма, а то и смерть! Ему вдруг вспомнилось, что прошлой ночью, гася огонь, его жена обнаружила под каменной ступкой для толчения маиса саламандру… С неторопливой осторожностью работая кистью, горшечник никак не мог отделаться от мешавших ему мучительных мыслей.