Мор Йокаи - Черные алмазы

«Ого! Видать, честный малый! — подумал про себя господин Чанта. — Надо бы дать ему на чай».

И он дал Шпитцхазе пять форинтов.

Шпитцхазе усиленно благодарил и не преминул поцеловать Чанте руку.

«Эге, — подумал господин Чанта, — наверное, это много ему, пять форинтов?»

— Дайте-ка назад эту бумажку, я ошибся, хотел дать другую, — сказал он.

И дал вместо пятифоринтовой однофоринтовую кредитку.

Шпитцхазе опять поблагодарил и поцеловал руку.

«Ara! Выходит, это честный человек, мне такой и нужен».

— Дайте назад эту однофоринтовую, я опять ошибся. И дал пятьдесят форинтов.

Шпитцхазе на этот раз поцеловал ростовщику обе руки и пожелал ему процветать и благоденствовать до скончания веков.

Господин Чанта теперь был совершенно уверен, что по гроб жизни осчастливил маклера вкупе со всеми его потомками.

— А кабы нам подождать с серебром до послезавтра, не получили бы мы за него еще больше?

— О нет, не извольте сомневаться, сегодня как раз было самое время, а послезавтра серебро упадет на два процента.

— А вы откуда знаете?

— Эх, я давно уже изучил все порядки на бирже.

— Да? Если вы все знаете, так почему же не играете сами?

— Потому что для этого нужны деньги, а у меня их нет.

Я манипулирую только чужими деньгами.

— Так вы на бирже свой человек?

— Осмелюсь доложить, я, можно сказать, живу там, только что не сплю.

— Тогда сводите меня на биржу. Мне хотелось бы там побывать. — Господин Чанта намеревался, если подвернется подходящий человек, тут же и продать бондаварские акции. — А вечером туда тоже можно пойти?

— Вечером там как раз самое оживление, особенно в такой день, как сегодня.

Господин Чанта позволил отвести себя в храм золотого тельца.

Даже через закрытые двери вырывался беспорядочный гул, который царил в зале, а когда Чанта и его провожатый вошли внутрь, у господина Чанты голова пошла кругом от невиданного зрелища. В огромном, как храм, битком набитом зале сквозь толпу продирались тысячи людей в цилиндрах и шляпах; все одновременно говорили, кричали что-то возбужденно, сердито, словно ссорились; грозили кулаками, размахивали бумагами, показывали на пальцах разные числа и выкрикивали имена и суммы, — от всего этого и впрямь можно было растеряться.

Шпитцхазе, как завсегдатай, вел за собой сквозь толпу господина Чанту, который не успевал поражаться тому, сколько толчков в бок здесь можно получить, не услышав ни единого извинения.

Ему хотелось понять, что значит «ich gebe!» [151] и «ich neh-me!», [152] которые то и дело выкрикивали люди, похожие на ссорящихся.

Но еще больше заинтересовало его одно слово, которое он постепенно стал различать: «Пунтафар! Пунтафар!» Неужели это Бондавар?

Настолько-то он разбирался в коммерции, чтобы знать: если кто собирается что-либо продать, то сперва разузнает цены на рынке как покупатель, а уж потом решает, почем запрашивать за свой товар.

Поэтому он спросил одного из кричавших «Wer will Puntafar?», [153] почем тот продает бондаварские акции.

— Тридцать выше пари.

У господина Чанты зарябило в глазах. Невероятно!

— Ведь это очень много! Вчера было только двадцать.

— То было вчера, а то сегодня. Если же господин захочет купить завтра, то будет уже тридцать пять. Весь мир покупает эти акции. Один богатый набоб из Вест-Индии привез все свое серебро, чтобы купить на него бондаварские акции, приезжают даже из Перу и Бразилии и платят за акции звонкой монетой. Один марокканский властелин и какой-то московский князь, у которого свои серебряные рудники, закупили по десять тысяч акций. Каждый, у кого завелась лишняя сотня форинтов, лезет по головам и умоляет уступить ему хотя бы одну бондаварскую акцию по тридцати форинтов ажио. Так чему же вы удивляетесь, сударь?

Господин Чанта и не подозревал, что пенджабский набоб, перуанский инка, марокканский властелин и московский князь — это он сам, единый во многих лицах, и он же непосредственный виновник всего этого бума.

Более того, он подумал, что над ним шутят и что тут придется как следует поторговаться. Он готов был довольствоваться гораздо меньшим.

— Ах, полно вам, сударь! — возразил он предлагающей стороне. — Какие там тридцать форинтов ажио. Я уступлю вам тысячу бондаварских с ажио в двадцать пять.

Сроду не доводилось господину Чанте видеть такого переполоха, какой вызвали эти его слова.

Спереди, сзади, сбоку — отовсюду на него налетели, накинулись, затолкали, орали ему на ухо, совали под нос… «В чем дело? Кто это? Спекулянт! Мошенник! Жулик! Негодяй! Реакционер! Наемный провокатор! Вон его! Сбейте с него шляпу! Всыпьте ему двадцать пять по спине! Вытолкать его взашей!»