Мор Йокаи - Черные алмазы

— Ну, а вам-то что за нужда так шутить?

— Признаюсь вам откровенно. Так уж устроен мир, что люди смотрят, как поступают наиболее уважаемые люди. Если они шевельнутся, за ними потянутся остальные. Если на бирже увидят, дядя, что вы подписались на тысячу акций, за вами хлынет множество мелких капиталодержателей. Вы, дядюшка, получите взамен синекуру, которая даст вам пять-шесть тысяч годового дохода, я же обеспечу блестящий успех своему предприятию. Ну, не правда ли, ведь я говорю откровенно?

— Гм! Я обдумаю это предложение. Приходите после обеда в кафе.

До обеда господин Чанта старался услышать, что говорят в кафе о бондаварской компании; учел он и то, что сам ничем бы не рисковал: обязательства Феликса являлись великолепной гарантией. К тому времени, когда пришел Феликс, господин Чанта решился.

— Ладно, я подписываюсь на акции. Только чтоб ни одной из них не оставалось у меня на руках, не люблю я эти бумаги. Бумага — все одно бумага, а серебро — всегда серебро.

— Не беспокойтесь, дядя, я буду держать их у себя. Я сам внесу гарантию за акции, я же произведу погашение.

Феликс усыпил недоверие старого грека к бумагам и оставил ему обязательство на покупку тысячи акций.

Затем последовал маневр кулисы.

Агенты, дельцы, маклеры подняли ажиотаж. Акции бондаварского угля стремительно подскочили.

А синдикат еще ни единой акции никому не выдал на руки.

Противная партия на бирже пока что была парализована.

С того дня Ференц Чанта начал исправно читать газеты.

Но не обычные газеты — те вечно врут, — а биржевые ведомости: уж они-то пишут чистую правду!

И он с изумлением следил за тем, что происходит с бондаварскими угольными акциями.

День ото дня растет ажио: вот они на пятнадцать, восемнадцать, наконец, двадцать процентов выше пари. Тот, кто подписался на двести тысяч, за две недели выиграл двадцать тысяч форинтов. А ведь вполне возможно, что у акционеров вовсе и не было этих двухсот тысяч, а только обеспечение под них в бумагах.

Страшно подумать!

На двух сотнях тысяч форинтов за две недели получить двадцать тысяч!

А сколько приходится трудиться бедному порядочному ростовщику, чтобы получить с двухсот тысяч двадцать процентов прибыли? Сколько пота пролить, сколько передрожать из-за одолженных денег! Со скольких несчастных простаков содрать шкуру, у скольких умирающих с голоду оттягать последнее барахлишко, со сколькими стряпчими переругаться! Скольких судей подмазать, сколько компаньонов предать! А тут какой-то никчемный барышник, всего лишь нацарапав свою подпись, за две недели огребает такие деньжищи! Ну, разве справедлива судьба?

Ведь теперь Феликс Каульман только за то, что Ференц Чанта подписался на тысячу акций, получит двадцать тысяч форинтов чистыми.

Ну, согласитесь, ведь не был бы порядочным человеком тот, кто, обнаружив подобную несправедливость, не сделал бы все возможное, дабы воспрепятствовать этой несправедливости или хотя бы обратить ее в свою пользу!

«Что я — дурак, что ли, воровать для других!»

Воровать in thesi [149] уже само по себе некрасиво, но воровать для других — это уж просто аморально!

Но вот как-то однажды в городе X. снова появляется Феликс Каульман и наведывается к своему давнему другу.

Старый друг с хитрой, льстивой улыбкой принимает Каульмана.

— Извольте сесть, любезный племянничек! Что опять привело вас сюда?

— Да вот, — сказал Феликс с деловитым равнодушием, — я приехал, чтобы переписать на себя небезызвестные вам акции.

— Какие акции? Ах, бондаварские? А что, это очень спешно?

— Совершенно верно, потому что я хочу погасить первый взнос, а поскольку за переоформление акций взимается два форинта пошлины, то если акции сразу же оформят на мое имя, я сэкономлю две тысячи форинтов.

— Стало быть, вы собираетесь взять целиком всю тысячу?

— Как и обязался по договору.

— А если я дам не больше пятисот?

Каульман поджал губы.

— Что поделаешь, я буду вынужден с этим примириться.

— А если я не дам ни одной?

— Что? — вскричал Каульман, вскакивая с места. — Вы, конечно, шутите, дядюшка?

— Какие там шутки! Что я, дурак, что ли, расставаться с акциями, которые дают двадцать форинтов чистой прибыли каждая.

Каульман выглядел крайне раздосадованным.

— Но, дядюшка! Ведь мы же условились. Я дал вам расписку.

— Верно, милый племянничек, вы дали подписку, что обязуетесь принять от меня акции аль-пари, но я вам не давал расписки, что обязуюсь их вам передать. В этом-то вся штука! Хи-хи-хи!