— Господин аббат, — прервал его г‑н Тибо, переводя дыхание, как после быстрого бега, — я в отчаянии, ничего другого не могу вам сказать! Когда думаю о том, какие ещё сюрпризы ожидают нас при таких задатках… Я просто в отчаянии, — повторил он задумчиво, почти шёпотом и застыл, вытянув вперёд шею и упёршись руками в бёдра. Веки его были опущены, и, если бы не едва заметное подёргивание нижней губы, прикрытой седеющими усами и белой бородкой, могло показаться, что он спит.
— Негодяй! — крикнул он внезапно, устремляя вперёд подбородок, и острый взгляд, блеснувший из-за ресниц, убедительно показал, как можно ошибиться, слишком доверяясь его кажущейся неподвижности. Он снова прикрыл глаза и всем корпусом вопросительно повернулся к Антуану. Молодой человек отозвался не сразу; он уставился в пол, зажав в кулаке бороду и хмуря брови.
— Я сообщу в больницу, чтобы там меня завтра не ждали, — сказал он, — и утром пойду поговорить с этим Фонтаненом.
— Утром? — повторил машинально г‑н Тибо. Он встал. — А пока нам предстоит бессонная ночь. — Он вздохнул и направился к дверям.
Аббат пошёл следом. На пороге толстяк протянул священнику вялую руку.
— Я в отчаянии, — вздохнул он, не открывая глаз.
— Будем молить бога, чтобы он нам всем помог, — учтиво отозвался аббат Бино.
Отец и сын молча прошли несколько шагов. Улица была пуста. Ветер утих, потеплело. Было начало мая.
Господин Тибо подумал о беглеце. «Хорошо хоть, что он не мёрзнет, если у него нет сейчас крова над головой». От волнения он ощутил слабость в ногах. Он остановился и обернулся к сыну. Поведение Антуана немного успокаивало его. Он любил своего старшего сына, гордился им, а в этот вечер любил его особенно нежно, ибо усилилась его враждебность к младшему. Не то чтобы он был неспособен любить Жака; дай малыш хоть какую-то пищу отцовской гордости, и он пробудил бы в г‑не Тибо нежность; но сумасбродные выходки Жака всегда уязвляли его в самое чувствительное место: они ранили его самолюбие.
— Лишь бы только всё обошлось без излишнего шума, — проворчал г‑н Тибо. Он приблизился к Антуану, и голос его дрогнул: — Я рад, что ты смог уйти с дежурства на эту ночь, — сказал он. И сам испугался выраженных чувств.
Молодой человек, смущённый ещё больше, чем отец, не отвечал.
— Антуан… Мой милый, я рад, что ты в этот вечер со мной, — шепнул г‑н Тибо и, наверно, впервые в жизни взял сына под руку.
В это же воскресенье, вернувшись к полудню домой, г‑жа де Фонтанен нашла в прихожей записку от сына.
— Даниэль пишет, что Бертье оставляют его у себя завтракать, — сказала она Женни. — Значит, тебя не было, когда он вернулся?
— Даниэль? — Девочка встала на четвереньки, чтобы достать забившуюся под кресло собачонку. Она долго не поднималась. — Нет, — сказала она наконец, — я его не видела.
Она схватила Блоху, прижала её к себе обеими руками и, осыпая поцелуями, вприпрыжку побежала в свою комнату.
Она появилась перед завтраком.
— У меня болит голова. Я не хочу есть. Лучше полежу в темноте.
Госпожа де Фонтанен уложила её в постель, задёрнула шторы. Женни свернулась под одеялом в клубок. Она никак не могла заснуть. Проходили часы. Много раз за день г‑жа де Фонтанен заглядывала к дочери, клала ей на лоб прохладную руку. Под вечер, изнемогая от нежности и тревоги, девочка схватила эту руку и поцеловала её, не в силах удержаться от слёз.
— Ты возбуждена, родная… Должно быть, у тебя жар.
Пробило семь, потом восемь. Г‑жа де Фонтанен не садилась за стол, ожидая сына. До сих пор Даниэль ни разу не пропускал обеда, заранее об этом не предупредив, и уж никак не оставил бы мать и сестру обедать без него в воскресенье. Г‑жа де Фонтанен облокотилась о балконные перила. Вечер был тёплый. По улице Обсерватории шли редкие прохожие. Между деревьями сгущалась тень. Несколько раз ей казалось, что она видит Даниэля, узнаёт в мерцании уличных фонарей его походку. В Люксембургском саду пророкотал барабан {6} {6} Стр. 32. …пророкотал барабан. — О закрытии парков в Париже извещается барабанной дробью.
. Сад закрывался. Наступала ночь.
Она надела шляпу и побежала к Бертье. Они ещё накануне уехали за город. Даниэль солгал!
Госпожа де Фонтанен постоянно имела дело с ложью подобного рода, но чтобы солгал Даниэль, её Даниэль, — это было впервые! В четырнадцать лет?
Женни не спала, чутко ловила малейший шорох. Она окликнула мать:
— А Даниэль?
— Он лёг. Думал, ты спишь, и не стал тебя будить.
Читать дальше