Ольга Вербовая - Житие Анастасии

– Ну, извините, Артур, – пробормотала она. – Я думала…

– Во-первых, Артур Борисович. А во-вторых, непонятно вообще, каким местом Вы думали? Я считал Вас серьёзным автором, но, видимо, я ошибался, – продолжал он уже другим тоном, куда более спокойным. – Очень сожалею, Анастасия Петровна, но дальнейшее наше сотрудничество едва ли возможно. Всего хорошего!

На этом он демонстративно взял в руки телефонную трубку, показывая, что разговор окончен.

– Счастливо оставаться, – с трудом проговорила Стася, прежде чем выйти из кабинета.

На улице, несмотря на июльский полдень и жарящее с высоты солнце, было холодно. Небо простиралось над головой, бессмысленно-серое. Машины, дороги, бетонные здания с рекламными плакатами – всё это, казалось, убивало город своей серостью, проникая в душу и вынимая оттуда все краски, чтобы потом их безвозвратно проглотить. Оно же и создавало ощущение холода. А может, вовсе не причём был здесь пейзаж?

– Ты что, серьёзно, взяла и порвала? – Витя был явно ошарашен.

– Понимаешь, – оправдывалась Стася. – Не могла я эту грязь писать.

– Но ведь ты почти дописала вроде как.

– Почти. Но если б ты знал, как мне было тошно!

– Ну, ты дура, Стаська! – проговорил Витя. – Ты ж себе, считай, всю карьеру испортила. А всего-то, подумаешь, один раз бы написала не то, что хочешь. Ничего бы с тобой не случилось.

– Но ведь страшного и так не случилось, – робко возразила Стася. – Не убили же меня, в конце концов.

– Разве что. Но вот жизнь ты себе сломала.

– Посмотрим, – отвечала Стася как можно беспечнее.

Но почему, почему он не понимает? Неужели во всём мире нет ни одного человека, который бы Стасю сейчас поддержал, утешил, вселил в сердце надежду, что всё изменится? Почему именно родные, близкие люди, от которых мы этого больше всего ожидаем, порой оказываются не утешителями, а злобными палачами? Вместо понимания слышим от них упрёки, вместо поддержки – запугивания. Снова и снова они, будто серной кислотой, растравляют наши душевные раны, суля, кроме беспросветного настоящего, не менее беспросветное будущее.

Родители Стаси в этом смысле не были исключением.

"Своим упрямством себе всю жизнь ломаешь, – говорила мама. – Не будут тебя печатать – и что? Будешь всю жизнь работать "на дядю", сидеть по восемь часов в пыльной конторке, а получать копейки. Для чего ты тогда, спрашивается, литературный заканчивала?".

"Вот я думала: как состаримся мы с мамой, уйдём на пенсию, – вторил ей папа, укоризненно качая головой. – А Стася, умничка, будет нас кормить. А так, видимо, придётся нам до самой смерти работать. Потому что Стася, такая гордая, сама будет жить на три копейки. А всё потому, что приснился ей кто-то там, не так посмотрел".

"Миша – не кто-то там, – возразила Стася. – Он мой друг".

"Такой же дурак, как и ты, – безапелляционно заявила мать. – Вы оба не в реальном мире живёте. Всё какие-то идеалы в голове".

"Вбили себе в головы какую-то высшую справедливость. Давно бы уже повзрослеть пора".

Вот и Витя так же. И подруга Нина, которой Стася позвонила сразу же после того, как жених, попрощавшись, ушёл к себе домой, тоже начала, выслушав, пенять на её глупость.

– С ума сошла! Ну, написала бы – что тебе стоит? Хочешь жить – умей вертеться. Это жизнь. Да, хреново тебе будет, Стаська! С твоим-то характером.

"Все против меня", – думала девушка с горечью, сидя за столом в своей комнате и глядя в окно.

Никогда прежде она не чувствовала себя всеми брошенной, покинутой, как сейчас. Никто, никто в целом свете не может понять её чувств. А Миша бы понял. Он бы обязательно понял – будь он жив.

Звёзды уже давно зажглись на тёмном небосклоне, словно маленькие невзрачные лампочки, затмеваемые светом уличных фонарей.

Неожиданно одна из них на мгновение вспыхнула ярким голубоватым светом, словно подмигнув сидящей за столом девушке. И, помигав ей ещё чуть-чуть, так же вдруг погасла, вновь сделавшись тусклой.

"Чудеса да и только, – подумала Стася. – Или всё это мне мерещится?".

И почти в то же мгновение на подоконник с обратной стороны сел голубь. Благодаря свету в комнате Стася могла видеть, что он с головы до хвоста весь белый, без единого пятнышка.

"Голубь? Ночью? Как странно!"

Где-то с минуту ночной гость смотрел на девушку, прежде чем, расправив белоснежные крылья, взмыть в небеса.

Понимая, что заснуть ей сегодня ещё долго не удастся, Стася тихонько включила радио. Волна, которую она выбрала наугад, тут же откликнулась песенкой, любимой с самого детства. Будучи маленькой, Стася обожала вертеться перед зеркалом, пританцовывая, и напевать: